Завтра наступит, я знаю

Ночью мороз ударил под сороковник. Давно такого не случалось в их черноземном краю; последние зим десять стояли на удивление мягкие, а традиционные мартовские стужи, «когда отчаянье берет[1]», проскакивали как-то несерьезно, словно для галочки… Поэтому увидеть на снежном гребне из откинутого с тротуара снега кучку заиндевевших воробьиных трупиков стало для Регины шоком. Ветер ерошил перышки на навсегда застывших тельцах. ежась, поджимая лапы, спешили в убежище бродячие коты, не обращая внимания на неподвижных птиц; сигналила откуда-то издалека Жанка, не нашедшая места для парковки, а Регина все не могла отвести взгляд от пестрых комочков, в которых больше не оставалось жизни…

«Дурное предзнаменование». Так, кажется, ляпнула нехорошей памяти Анна свет Каренина брату Стиве. Именно что дурное. Предзнаменование. Жуть. Плохое слово. Плохое событие. Плохой день, ай-ай-ай, какой плохой… И щеки от стужи немеют сразу, и пробираться до Жанкиной «Реношки» придется через весь двор, сквозь вонючие дымовые столбы от разогревающихся машин и вялый мат выдохшихся автовладельцев, добрая половина из которых обнаружила аккумуляторы разряженными за ночь… И на сердце скребет.

— Жуть какая-то, — пожаловалась подруга, пытаясь отрегулировать поток теплого воздуха, упорно отчего-то не желающий отогревать все лобовое стекло, а лишь выдувший прозрачное окошко перед ней самой. — И без того еле добралась, сколько времени потеряли… Ой, опоздаем!

— Да ладно, тут ехать то два квартала, — пробормотала Регина, все еще полная мрачных предчувствий.

Жанна поперхнулась леденцом, привычно сунутым за щеку при очередном отвыкании от курения, и уставилась на нее:

— Рина, ты чего? Какие два квартала? Никитины уже седьмой год, как на Космонавтов переехали! Ты ж сама…

Осеклась, пробормотала, отведя глаза:

— Сама рассказывала, как с Игорешкой там встречалась, пока Маринка с детьми в Турцию летали…

Регина так и застыла.

— Что? Я рассказывала? Постой, да ведь… Когда это было?

— Да в сентябре, ты что, не помнишь?

Жалостливый голос так и хлестнул по нервам.

— Не помнишь? — тихо повторила Жанка. — Рин, как же так, а? Это после чертова инсульта, да? А я гляжу, ты и вчера все тормозила…

— Не помню, — сдавленно ответила Регина. И вдруг шарахнула кулаком по пластиковой панели. — Не помню, не помню ни хрена! Да что со мной такое?

Застонав, уткнулась лицом в ладони, угнулась вперед…

— Ну как же, так? Как же так? Амнезия ведь или есть, или ее нет, а тут — будто кусками выдрано все! Не помню! И дома… Фотографий нет, книг нет, всякой хрени нет… Что это? Что?

— Ой, Рина, Рина, Риночка, Региночка, ты только успокойся, ладно? На-ко вот, хлебни!

Подружка не только лепетала, но и дело делала. Отведя ладони, Регина обнаружила прямо перед глазами флягу. Поспешно перехватила. Да. Обжечь горло, пищевод чем-нибудь едким, да хоть кислотой — вот то, что сейчас насущно необходимо, иначе она просто с ума сойдет. Коньяк упал в желудок огненным шаром, непостижимым образом взорвался где-то в голове…

…и принес желанное спокойствие вкупе с вновь затуманенным разумом. Впрочем, не совсем уж поплывшим: просто она словно со стороны видела себя, слышала… А внутри все умерло. Или отключилось. Хорошо бы навсегда.

Оказывается, Жанночка уже вырулила на проспект и успешно влилась в поток машин. Вот и славно, вот и хорошо, они все же успеют, отрешенно думала Регина. И как сглазила. Четверти часа не прошло, как «Реношка» чихнула двигателем — и стала, как Сивка-Бурка. Как лист перед травой. Жанка тихо взвыла, ругнулась и застучала ладонями по рулю.

— Чтоб тебя, образина!

Регина, бровью не поведя, уставилась на шестнадцатиэтажную высотку, одну из трех в жилом комплексе по ту сторону дороги.

— Это… здесь? — спросила неуверенно.

— Ну, хоть что-то узнаешь, — выдала подруга, снова и снова пытая зажигание. — Гадская сила, уже скоро вынос… Слушай, Рин, беги. Беги без меня, оно тебе важней, ей-богу! Мне тут теперь долго торчать, вот печенкой чую, всеми потрохами, что долго. Не брошу же я машину посреди дороги, я даже на обочину не зарулю, гадская сила…

Не печенкой, а всем нутром Регина вдруг поняла: не зарулит. Не выйдет. Не вместе с ней, во всяком случае. Нечто, не подвластное разуму, просто не выпустит Жанку из машины, пока она сама здесь. А значит, идти, прощаться с Игорем надо одной. Отчего-то так нужно. То ли коньяк нашептал, то ли и впрямь продолжала твориться какая-то мистика, но твердое знание, что сделать это придется, осело в голове накрепко.