Завтра наступит, я знаю

Вот вторая Регина, не обращая внимания на замороженных, по-прежнему чеканя шаг, приблизилась к гробу. Рина услышала едва уловимый скрип, шарканье — и с легким удивлением поняла, что это она сама, скребя подошвами по асфальту, огибает толпу, чтобы не упустить из поля зрения… самозванку? Клона? Вот пришелица склонилась и замерла над красивым мужчиной, отдаленно напоминающим первую Ринкину любовь, но каким-то постаревшим, навек помещенным в деревянный ящик, которого она так боялась. И лицо его… серое, словно припудренное, с подкрашенными губами и неестественно черными, подведенными бровями, было надменным и строгим, как никогда при жизни…

— Мой, — повернувшись к народу, жестко сказала изумрудно-золотая Регина. И вздернула к затерявшемуся меж крепостных стен серому небу золотой скипетр, полыхнувший вдруг нехорошим зеленоватым светом, будто гнилушка. Только гнилое дерево светится в темноте, а это сияние разгоралось и сейчас, белым днем.

От загадочного факела к толпе потянулись нити-протуберанцы. Они присасывались к каждому, чмокали, пульсировали, будто откачивая некую субстанцию, потом отпадали — и уже не человек, а высушенная кукла заваливалась набок, легко, со стуком, не сгибаясь, словно кегля. Светящиеся щупальца подбирались все ближе, ближе… пока, наконец, не сбросив с себя оцепенение, Регина что есть мочи не затрясла мужчину в дорогом пальто, за рукав которого держалась, оказывается, все это время. С таким же успехом можно было тряхануть высохшую яблоню. То самое неведомое чутье, подсказавшее недавно, что прощаться с Игорем ей суждено без Жанночки, шепнуло: бесполезно! Его уже не спасти! И вместе с этим омерзительная петля захлестнула шею.

— Н-нет! — осатанело рявкнула Регина. — Н-не трожь меня, сука!

Не в силах ослабить удавку-щупальце, она вцепилась в него что есть мочи, стискивая, словно ядовитую гадюку, твердя, что не позволит себя высосать! Ей показалось, что пальцы хрустнули. Или это под ними что-то захрустело, будто и впрямь подался хрящ, змеиный хребет или… неважно, главное — подался! И ослаб, неслышно визжа, судорожно дергаясь. Исполнившись омерзения, она отбросила щупальце, как ядовитую тварь, и бросилась бежать, забыв обо всем и обо всех: о жуткой самозванке, об Игоре, о Жанне, которой ни в коем случае нельзя было здесь появляться. Бежать! Бежать!

…В себя она пришла только на вокзале. Как Регина туда добралась — не пешком же через полгорода? — не помнила абсолютно. Она сидела на одной из скамей неподалеку от касс поездов дальнего следования и трясущимися пальцами разглаживала на коленях смятый билет до Сочи. Знакомые буковки распечатки, попрыгав и успокоившись, наконец, сложились в узнаваемые слова. Ее имя, отчество, фамилия. Паспортные данные… (Спохватившись, она зашарила по скамье, но сумочки так и не обнаружила. Паспорт с вложенной зарплатной картой нашелся в кармане, вместе с кошельком и смятыми купюрами. Она так и не вспомнила, как же все-таки расплатилась: впрочем, какая разница?) Номер поезда. Сегодняшняя дата. Время отбытия. Вагон. Купе. Место.

Она поискала глазами табло с информацией о поездах, перевела взгляд на электронные часы и сорвалась с места. Восемь минут! Ничего, она успеет, первый путь — это здесь же, на перроне у самого вокзала, не нужно метаться в поисках других платформ. О-о, хвала всем богам, и вагон пятый, совсем рядом…

Бежать!

[1] Стихотворение Ильи Эренбурга

Да разве могут дети юга,

Где розы блещут в декабре,

Где не разыщешь слова "вьюга"

Ни в памяти, ни в словаре,

Да разве там, где небо сине

И не слиняет ни на час,

Где испокон веков поныне

Все то же лето тешит глаз,

Да разве им хоть так, хоть вкратце,

Хоть на минуту, хоть во сне,

Хоть ненароком догадаться,

Что значит думать о весне,

Что значит в мартовские стужи,

Когда отчаянье берет,

Все ждать и ждать, как неуклюже

Зашевелится грузный лед.

А мы такие зимы знали,

Вжились в такие холода,

Что даже не было печали,

Но только гордость и беда.

И в крепкой, ледяной обиде,

Сухой пургой ослеплены,

Мы видели, уже не видя,

Глаза зеленые весны.

Глава 4

Я вообще люблю уезжать, потому что, не уехав из одного города, довольно затруднительно приехать в другой, а приезжать мне нравится больше всего на свете.

Макс Фрай, «Большая телега»

Время от времени Регину словно перемыкало. В очередной раз она пришла в себя уже в купе, протягивая билет, паспорт… да так и застыв на манер ледяной статуи. Увидела, как брезгливо поджала губы немолодая проводница, и вдруг ясно ощутила, как оно все выглядит со стороны. Ну, вылитая наркоманка в вагон ввалилась, да еще свежеобдолбанная, теперь жди неприятностей…

Спокойно, Регина, спокойно. Главное — показать, что ты нормальная.

— Простите, — едва выговорила, язык еле слушался. — Я… с похорон. Никак отойти не могу, наглоталась вот таблеток, чтобы успокоиться…

И вновь ей захотелось вознести хвалу всем богам, существующим и забытым, поскольку женщина в форменном кителе РЖД, заметно смягчившись, потянула, наконец, к себе ее билет и даже глянула, вроде бы, сочувственно.