Завтра наступит, я знаю

…Она потрясла головой, отгоняя тяжелые воспоминания. Стараясь вызвать прежнее чувство умиления, полюбовалась на подстаканники. Не слишком-то и помогло, но стало спокойнее. Нашла в себе силы отнести посуду проводнице, поблагодарить, заодно предупредила, что заляжет отдыхать — надолго!

…и нырнула, наконец, в еще не согретую собственным телом берлогу под чистейшими простынями, отдающими то ли легкой дезинфекцией, то ли просто специфическим запахом чистого белья…

Тело будто ждало именно этого мгновения: само свернулось калачиком, потяжелело; словно приняло на себя вес не одного, а целой дюжины верблюжьих одеял, казенных, плохо мнущихся, зато теплых. И сразу стало спокойно. И душа уже отлетала в покои сна…

— Глаза зеленые весны… — прошептала Регина, засыпая. — Глаза… зеленые… весны…

…Она не знала, что в это же время медсестра реанимационной палаты первой Градской больницы, помедлив, прикрыла веки только что умершей женщине. Непорядок это — оставлять покойницу с открытыми глазами. Да еще с такими, в которые отчего-то страшно заглянуть… Оттого-то и не успела заметить, что радужка покойницы поблекла, сменив изумрудный цвет на серый. Натянула край простыни на успокоившееся только в смерти лицо.

— Документы при ней хоть были? — спросила, выглянув в коридор, у заглянувшего из любопытства знакомого санитара «Скорой». — С виду молодая еще, дети, поди, муж… Кому сообщать-то?

— Да какие там документы! С улицы забрали, в чем есть.

Санитар, мужчина в годах, покачал головой.

— Там вообще непонятно что произошло. Хоронили какого-то мужика, должно быть важного, народу много пришло. Уже с ним прощались; и тут как рванет! Главное, не пойми что и пойми где: то ли в толпе, то ли под гробом… Взрыв-то несильный, без осколков, но наши говорят — по действию очень похоже на какой-то газ, вроде нервно-паралитического. Хорошо, что на открытом воздухе все случилось: почти никто особо не пострадал, ветерком обдуло, прочухались. Только ослабли сильно. Зато живы. А этой мадам не повезло: она ближе всех к очагу оказалась … В общем, хрен его знает, чего она наглоталась. Вскрытие покажет.

Перевел взгляд на окно в конце больничного коридора.

— Глянь-ка, солнце появилось! Глядишь, потеплеет…

…Судорожно, со всхлипом втянув воздух, Регина вскочила, держась за сердце. В грудь словно вогнали раскаленный гвоздь. Или, чего уж там, осиновый кол, не меньше! Но уже через секунду боль отступила, почти утихла, оставив вместо себя неприятное, но терпимое покалывание при каждом вдохе. И нарастающее чувство паники.

Как совсем недавно, Рине захотелось бежать, куда глаза глядят. Впрочем, нет, не куда попало, а к людям, лишь бы не оставаться одной. Ведь помрешь тут в одиночестве, как собака, никто и не подойдет… Усилием воли подавив очередную волну страха, она сделала несколько глубоких вдохов-выдохов сквозь сомкнутые зубы, нашарила сапожки, обулась… Прислушалась к себе. Сердце, вроде бы, и забыло, что минуту назад едва не лопнуло; зато она помнила хорошо.

Как и недавние слова проводницы об аптечке.

Десять минут спустя, отпоенная валокордином, с тремя шариками нитроглицерина под языком, Регина, почти успокоенная, сидела в служебном купе и с немой благодарностью поглядывала на хлопочущую Жанну Владимировну — полную тезку своей подруги. Та заваривала ромашковый чай, распаковывала печенье, бросала удивленные взгляды за окно…

— К Ельцу подъезжаем. Выйди, подыши, Регина Брониславовна, совсем полегчает. Стоянка полчаса, тебе за глаза хватит. Да не ходи к себе, на вот, возьми…

Протянула форменное пальто.

— Накинь. Потеплело, градусов пять-шесть, не больше. Ну и погодка, бедные наши головы! У меня мама-то гипертоник; как начинает температура на улице скакать, так у нее криз, и сердце ноет…

Поблагодарив кивком, Регина накинула на плечи чужое пальто и потопала за новой знакомой в тамбур. И впрямь, глотнуть свежего воздуха хотелось безумно, просто-таки жаждалось! Еле хватило выдержки дождаться, пока остановится с легким толчком поезд, пока Жанна откроет дверь, выпустив наружу клубы теплого воздуха, откинет переходную платформу, выглянет, убедится, что новых пассажиров нет и в помине, нырнет назад, в недра теплого вагона… И, наконец, шагнуть вперед.

Наружный воздух не обжег бронхи, как еще нынче утром, а дохнул в лицо приятной прохладой. С облегчением она обвела взглядом пустой перрон.

Откровенно говоря — боялась, что вот сейчас откуда ни возьмись появится рыжая самозванка… Попеняла себе за детские страхи — и вышла.

Но едва отпустила поручень, как вместо того, чтобы стукнуть о шероховатый асфальт, набойка каблука поехала на чем-то гладком, отполированном…

Упасть ей не дали. Под обе руки жестко подхватили два здоровенных бугая, голых по пояс, бритых и с какими-то ожерельями на груди, а навстречу шагнул еще один — высоченный, такой же бритый и полуголый, но самое страшное — похоже, злой, как черт, и выкрикнул какую-то тарабарщину, сверкая черными глазищами. Отчего-то Регина поняла все до единого незнакомого слова:

«Где наша святыня, смертная? Где Жезл?»