Завтра наступит вчера

— Нет, не паникуй, пожалуйста, — спокойно ответила та, — просто обследоваться нужно. Ерунда! Шишка за ухом болит — вот и все. Это Сергей пристает ко мне с больницей. Он же врач, ему меда не давай — дай полечить. Может, я и соглашусь. Лягу, отдохну. Книжки почитаю. Кровь свою проверю — вдруг она у меня голубая.

Голос был подчеркнуто беспечным, и у Лары опять заныло сердце. Но настырничать нельзя — Поволоцкая этого не любит.

— Конечно, Василек, если нужно — мы за ним присмотрим, не волнуйся. Ты же знаешь: Стаська помешана на собаках. Она до небес будет скакать от восторга.

— Ну и замечательно! — с облегчением вздохнула Васса. И заторопилась: — Все, мой хороший! Вот теперь Бат, кажется, начинает нас крыть последними словами. Во всяком случае, уже не намекает, а нагло тянет меня за подол к двери — гулять. Может, завтра пообедаем вместе? После сверки?

— Идет!

— Вот и чудненько, договорились! Значит, до завтра?

— До завтра, Василек!

Лариса медленно опустила трубку на рычаг. «Нет, что-то здесь не так, что-то случилось. Тем более надо повидаться. В глаза честная Васька врать не сможет — правду скажет». Она поднялась из кресла, собираясь разобрать постель и почитать на сон грядущий, и тут зазвонил телефон. Трубку схватила сразу, чтобы звонки не разбудили Стаську.

— Алло!

— Это я, добрый вечер!

От этого низкого хрипловатого голоса ее бросило в жар и, как бешеное, ударило о ребра сердце.

— Ты прости, пожалуйста, что я тебе звоню и что звоню так поздно. Но у меня есть смягчающие обстоятельства. Во-первых, я не могу больше ждать. А во-вторых, я больше получаса пытаюсь дозвониться — все время занято.

— Добрый вечер! Я рада тебя слышать.

— Правда?! — обрадовался голос.

— Правда.

— У меня две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

— Начни с хорошей.

— Жизнь показывает, что мне трудно без тебя жить. — Он понизил голос до шепота: — Боюсь, невозможно.

Невозможно слушать этот голос! Невозможно верить ему и подчиняться! Ее ничего не ждет, кроме боли.

— А плохая новость?

— Я должен уехать. Меня срочно вызывает посол.

Она вцепилась в телефонную трубку.

— Когда?

— Через три дня.

Нет! Этого не может быть! Так быстро! Так внезапно! Она не готова к этому! Ей захотелось кричать, спорить, протестовать, умолять — только не оставаться одной. Без него.

— Почему ты молчишь?

— Почему? Я не молчу. Я слушаю тебя.

— Ты мне ничего не скажешь? У нас осталось три дня. И три ночи. Это — максимум, что я смог для себя выторговать. Я и так просрочил все сроки.

— Тебе не идет торговаться. Разве ты работаешь в торгпредстве?

— Ларка, я растерзаю тебя, когда увижу! Не искушай меня без нужды. И так на пределе: бросаюсь зверем на всех. Люди от меня уже шарахаться начинают, — пожаловался он. — Куда завтра за тобой подъехать? К дому или на работу?

— Никуда, — спокойно ответила она. — Я нс смогу с тобой завтра встретиться. Я работаю.

— А вечером?

— А вечером я должна быть дома. У меня ребенок.

— Лара, мы не можем с тобой так расстаться, это глупо. И жестоко, — тихо добавил он.

У неё замерло сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть и без сожаления покинуть свое бестолковое жилище.

— Почему? — спросила она ровным голосом, смахивая рукой бегущие слезы. — Мне приятно было тебя услышать. Спасибо, что сообщил об отъезде. Желаю благополучной дороги. Тебя ждут дом и работа. Ты должен вернуться к ним в хорошей форме. Отдохнувшим.

— Плевать па мою форму! — возмутился он. — Мне лучше знать, что для меня лучше! Мы должны увидеться! Я должен тебе кое-что сказать. Кое-что важное для нас обоих.

— Прости, пожалуйста, я не могу больше с тобой говорить. Дочка проснулась. — Лара положила трубку и, наклонившись, выдернула из розетки телефонный шнур. — Спасибо тебе за все. И прости меня. Я не могу любить наполовину и быть счастливой пополам…

Потолок подернулся рябью и поплыл в соленой влаге, укоризненно покачивая огромной белой головой. И кого он осуждал в этот раз — было совершенно непонятно.

Глава 25

— Юленька, деточка, иди отдохни, милая. Ты же совсем измучена. Я ведь все равно здесь. Поезжай домой, поспи, — тихо уговаривала Марья Афанасьевна, осторожно поглаживая Юлину руку.

Бедная старушка никак нс хотела понять, что Юля и так спит. В ту минуту, когда темно-вишневые «Жигули» врезались в бетонный столб, она сразу провалилась в страшный сон. И никто не желал ее будить. В этом кошмаре мелькали: «Скорая», которую попеременно вызывали то бабушкам то Юриной маме, тишина банкетного зала «Праги», когда оцепенелые гости услышали от Ларисы страшные слова, сама Юля, ставшая молчаливой тенью Юрия. И страшный приговор врачей — полная неподвижность, вызванная травмой позвоночника. Па ее милой сердцу латыни — соmpressio. Амнистированы только органы дыхания, пищеварения и выделения, которые у молодого здорового мужчины работают как часы. Тот столб протаранил не машину — судьбу. И теперь ей остались больничные стены, мелькавшие пижамы, белые халаты и нескончаемые капельницы, градусники и таблетки, которые с каждым днем становятся все бесполезнее.