Завтра наступит вчера

А мальчик остался жив. И остался цел его красно-синий мяч — Юля возненавидела эти цвета. И она не могла видеть мальчиков — этих невинных сорванцов, беспечно ломавших чужие судьбы. Мальчиков, из-за которых дворцы превращаются в боксы, а свадебные букеты — в веники и швабры с мокрыми грязными тряпками.

В палату-бокс вошла медсестра и молча положила градусник на тумбочку.

— Спасибо, не нужно, — сказала Юля, — у него нормальная температура.

— Врач велел измерять. — Девушка словно извинялась за эту бесполезность. — И колоть еще будем недельку. — В се голосе звучали жалость и сочувствие.

Да их все здесь жалели! Красавец-жених, попавший в реанимацию в свадебном костюме, и невеста, не отходившая от него ни на шаг, вызывали у всех жалость и сострадание. Проходя по коридору. Юля постоянно ловила на себе любопытные и сочувствующие взгляды. В другое время они бы раздражали, но сейчас ей было на это глубоко наплевать. Она старалась поймать только один взгляд — черных глаз. Но они были закрыты. Юля ничего не понимала. Врач утверждал, что Юра в сознании, что шок прошел и он может не то что смотреть — разговаривать. Сложная операция позади, он будет жить. Вот только никогда не сможет встать и поцеловать ее. Но жить-то он будет! А значит — и видеть, и говорить. Но ни того ни другого не было.

Всю неделю. На Юлины вопросы врачи отводили глаза и повторяли: «Мы хирурги, а не психиатры. Все органы у него в порядке. Кроме позвоночника. Заговорит. Ждите.» Хорошо, она будет ждать. Времени у нее много — жизнь. И вдруг Юля замерла, сердце подпрыгнуло и бухнуло вниз, к ножке железной койки, — на нее смотрели ясные, черные глаза. Марья Афанасьевна охнула и вцепилась слабыми пальцами в Юлину руку.

— Все хорошо, Марья Афанасьевна. Юра очнулся, — ласково прошептала она измученной старушке.

Но отчего ей не по себе? Почему вместо радости она испытывает что-то непонятное, совсем неожиданное, какую-то дурацкую тревогу? На нее пристально, не мигая, смотрели Юрины глаза. Но кроме цвета все в них было чужим — жесткий и холодный взгляд принадлежал не Юре. — Юрка…

Она опустилась на колени рядом с подушкой — так удобнее, ближе к его лицу — и прижалась щекой к бледной щеке. Мелькнула идиотская мысль: «А я хорошо выбрила, совсем не колется».

— Слава Богу, ты наконец пришел в себя! Я ни на секундочку, ни на минутку не сомневалась, что все будет хорошо. Правда!

— Баушк, — раздался вдруг слабый, по четкий голос, — скажи ей, пусть она уйдет.

— Юрочка, детка, — растерялась бедная Марья Афанасьевна, — Юленька была здесь всю неделю. Опа не отходила от тебя ни на шаг. И спала тут, в уголке, вон ее койка. Врачи разрешили. Папа договорился, — несвязно лепетала ничего не понимавшая старушка.

— А теперь пусть отойдет, — сквозь зубы процедил Юрий. — Я не хочу ее видеть.

Мальчик забросил свой красно-синий мячик и сюда. А следом за ним сорвался с тротуара и бетонный столб. Видно, они твердо решили завершить начатое дело и то, что не удалось сделать с Юрой, сотворили с ней. Расплющили, размазали — убили. Что чикаться? Эта парочка сначала плеснула чужой злобой в Юрины глаза, а потом нагло оккупировала язык и заставила произнести слова, которые ее убили.

Дело сделано! Она тяжело — усталой от жизни древней старухой — поднялась с колен и молча вышла из палаты. В глазах — туман, в голове — пустота, в теле — тяжесть. Не человек — полено, отрезок железной трубы, кусок, нафаршированный какой-то дрянью. Отпиленный, обрубленный, отрезанный — ненужный. Бесполезный. Ноль. Она закрыла глаза (все равно ничего не видно) и прислонилась к стене.

— Юля, что с тобой? — раздался над ухом испуганный шепот медсестры Оли. — Тебе плохо? Что случилось? С Юрой?!

Ольга кинулась в палату и тут же вернулась.

— Юра разговариваете Марьей Афанасьевной Господи, Юлька, да открой же глаза!

— Не волнуйся, Оль. — Юля открыла глаза и сползла на стул у стены. — Я в порядке. Просто устала немножко Сейчас посижу минутку и пойду. Домой надо. У меня там бабушка одна. И коты.

— Да-да, конечно, — засуетилась Ольга, — ты посиди, отдохни. Это из тебя стресс выходит. Может, кофе попьешь? У меня есть, горячий еще.

— Нет, Оль, спасибо, не хочу. Дома попью Иди. Вон, тебя уже зовут.

— Оля, в пятнадцатой капельница заканчивается Подойдите, пожалуйста, — громко попросил из коридора молодой голос.

— Иду, — ответила Ольга и сжала Юлину руку, — держись, Юля. Может, и встанет. Врачи иногда ошибаются.

Юля молча кивнула. Дверь напротив открылась, и из нес вышла Марья Афанасьевна. «Как она изменилась. — вяло подумала Юля. — Совсем сдала».

— Юленька, — старушка присела рядом и обхватила сухими ладонями руку девушки, — детонька, не обижайся на него. Не в себе он сейчас. Юра очень тебя любит и… — Голос задрожал, по старческим щекам покатились слезы.

«Это стресс из нее выходит», — безразлично отметила Юля.

— Я не обижаюсь, Марья Афанасьевна, Просто он мне не верит больше.

— Не тебе он не верит, детонька, — судьбе своей. А тебя он любит, — тихо плакала Марья Афанасьевна, — он не хочет тебя связывать. Не от тебя он отказывается от жалости твоей.