Завтра, послезавтра…

Пришел я к вам, синьора, чин по чину,
Посватать дочку вашу Катарину.
И если вы довольны и согласны,
Я песней вас прославлю громогласно.
Коль скажете вы — «поищи другую»,
Вас женщиною скверной назову я.

Все громко захлопали в ладоши. Вито поглядел на меня. Тереза смотрела прямо перед собой.

Скажу тебе я, Терезина,
О, как стройна ты и красива! —

пропел Вито.

Вскоре все ребята выбежали на улицу, каждый прихватил по пустой корзине. Ребята ходят от дома к дому, распевая под окнами хвалу хозяевам, а те бросают им в корзинки сухие фиги, мелкие монеты, орехи.

Но вот настал момент крещения малютки Розы, самой младшей из дочек Петроне. Все приготовились к приему семи добрых фей. Конечно, хорошо бы поставить семь стульев, да где столько взять? Выбрали самый крепкий, чтобы феи могли по очереди посидеть у колыбели. Рядом с новорожденной поставили тазик с водой и повесили чистое полотенце для рук. Приданое — стиранные-перестиранные рубашонки, верой и правдой послужившие для восьми предыдущих сестер, и несколько старых пеленок — положили в изголовье. В полночь неслышно войдут семь фей и благословят малышку.

Крестины кончились, и Вито Петроне пошел меня проводить. Он шагал впереди, посвечивая мне фонарем.

— Ты правильно сделал, дон Антонио, что взял ружье.

— Почему?

— Да уж так. Ну, а теперь и сам доберешься.

— Конечно. Спасибо тебе за все. До свиданья.

Я сильно задержался, беседуя с Вито о народной школе. В моем споре с окружным начальством я потерпел поражение по всем пунктам. Мы прозанимались уже несколько месяцев, и идти на попятный было обидно. Но пока ни один из ребят не был готов к экзаменам за второй класс, и на денежном вознаграждении мне пришлось поставить крест. Те несколько мужчин и женщин, что записались в школу для взрослых, не могли приходить ко мне. Я сам должен был отправляться на ферму неподалеку от Монте Бруно. Там мы и занимались, когда они возвращались с работы. Правда, в самом Монте Бруно Вито предложил свой дом для занятий, но попробуй проведи там хоть один час. Восемь ребят с отличными легкими и лужеными глотками дружным ревом заглушали любые звуки. Удобнее всего было бы заниматься в доме дядюшки Винченцо, самом большом и светлом. Но ведь там жила Тереза.

К счастью, Вито Петроне вспомнил о своей родственнице, Маргарите Дабра́йо. Она жила одна: муж и сыновья ее недавно эмигрировали. Теперь уезжали не в далекую Америку, как во времена дядюшки Винченцо, а в Германию и в Швейцарию.

В Италии не разрешен развод, ты сам знаешь, но, как сказал однажды Джулио Лоренцо, эмиграция страшнее всякого развода.

«Два года я прожил в Германии, — рассказывал он, — заболел там, и мне некому было даже стакан воды подать. Уж лучше мучиться здесь, вместе с семьей, чем снова мыкаться на чужбине».

Фонарь отбрасывал слабый свет, и я с трудом шел вперед, то и дело спотыкаясь. Было холодно, вокруг кромешная тьма; хорошо еще, что снегопад прекратился. Дорогу с двух сторон окаймляли деревья. Казалось, они сердито подступают ко мне. Чего скрывать, мне стало немного страшно. Ведь у меня не было магического колокольчика Нинки-Нанки, который всегда предупреждает об опасности. Но что мне грозило? И все же какое-то смутное беспокойство заставило меня ускорить шаги. Я подошел к реке. Легкое постукивание барабана разбойника Тамбурино напомнило звуки купо-купо.

Скажу тебе я, Терезина,
О, как стройна ты и красива, —

пришли на память стихи Вито.

Я невольно подумал о Терезе. Она стала еще красивее. Я не видел ее уже несколько месяцев. Но, как и в первый раз, едва она вошла, меня неудержимо потянуло к ней.

Словно и дня не прошло с той встречи. Еще утром я мог бы поклясться, что Тереза мне совсем безразлична. Я даже не вспоминал о ней. Но стоило нам встретиться, и у меня снова сладко защемило сердце. И сейчас, возвращаясь в одиночестве домой, я чуть слышно повторял: «Тереза, Тереза Виджано». Я даже не заметил, как замедлил шаги. Мысли хороводом обступили меня. Отныне, где бы я ни был, в лесу, в городе, днем или ночью, Тереза всегда будет рядом со мною. Ей совсем не обязательно подходить ко мне, здороваться. Я навечно запечатлел ее образ. И едва он начинает исчезать, как я вновь без труда воскрешаю его.

Внезапно раздался негромкий вой. Я не обратил на него внимания и машинально продолжал идти. Когда я подошел совсем близко к дому, вой повторился. Свет фонаря едва освещал дорогу, и вокруг ничего нельзя было разглядеть. Я не мог сообразить, откуда доносятся эти звуки. Мне и в голову не приходило, что это воет волк. Собак же я не боялся и потому даже не снял ружья с плеч. И все же мною овладела смутная тревога, какая бывает у детей, когда они остаются одни в темноте.