– Да. Я любил мужчину, – произнес он с грустью, уловив мой всколыхнувшийся интерес. – Я любил его так, как не любил больше никого: ни свою мать, ни жену, ни своих детей. Это была любовь, которая случается однажды, чтобы больше не повториться. Посмотри на фотографию за твоей спиной.
Я оглянулась. На стене висел черно-белый выцветший фотоснимок выпускного класса колледжа, сделанный много десятилетий назад. На фоне темного каменного здания в несколько рядов стояли молодые ребята в строгой форме.
– Он здесь, среди них. Я смотрю на него и не вижу больше никого. Так было всегда. Все годы, пока мы учились в одном классе, пока мы были рядом…
– А он… Он знал о вашей любви? – спросила я, гадая, какое из этих молодых, по подростковому неуверенных лиц было тем самым.
– Конечно, он знал. Он и сам любил меня. Не знаю, насколько сильно. Наверное, меньше, чем я. Но когда ты любишь, это становится не столь важным. Главное, что ты можешь видеть его, слышать голос, от которого у тебя по спине бегают мурашки, слышать смех и радоваться оттого, что тот, кого ты любишь, – счастлив. Но я не сразу признался ему. И не сразу осознал, что происходит. Я сам был озадачен, когда понял, что движет моим интересом. Что я хотел не просто дружбы, а чего-то большего.
Мне ни с кем не было так интересно, как с ним. Другие мальчишки могли часами болтать о своем лабрадоре или любимой футбольной команде, но это было невероятно скучно! Я не мог вынести и десяти минут. Но только не с ним. Когда мы оставались вдвоем, мне казалось, что начинается самая захватывающая в мире сказка. Все вокруг менялось: становилось волшебным, таинственным, значимым. Стены вокруг становились темнее и толще, и наш шепот, когда мы работали в библиотеке, звучал так, словно мы были двумя исследователями, которым предстояло отправиться в далекое путешествие. Сидя рядом с ним, я мечтал, чтобы время текло медленнее. Это была пытка. Но я не страдал, а наслаждался каждой минутой… Я узнавал его все ближе и лучше. И с каждым новым днем я все больше понимал, как он был прекрасен. Он был совершенством.
– И как вы открылись ему?
– Это случилось примерно за год до выпускного, когда я больше не мог выносить эту муку. Я боялся, что мы окончим колледж, разъедемся в разные стороны, и я больше никогда его не увижу. И так и не скажу ему о том, что чувствовал. И я решился. Стоял вечер. Я шел к нему, моля о том, чтобы в комнате он был один. Будь иначе, и я, наверное, ушел бы и больше не решился. Но он был один. Когда я постучался и вошел, то увидел, что он сидел за столом, заваленным книгами, и что-то писал. Он обернулся и улыбнулся мне. Улыбкой, от которой у меня все внутри перевернулось. Это не было товарищеским приветствием, я знал это точно. В этой улыбке я прочел всё – свою любовь к нему, а его – ко мне. Он поднялся, и мне не пришлось ничего говорить.
Я не гей, и никогда им не был. В последующей жизни я больше никогда не был и не хотел быть с мужчиной. А в те годы я делал это с тем, кого любил. Будь он женщиной, все было бы также. Но он ею не был… Наше счастье продлилось чуть больше года, и не было в моей жизни дней счастливее…
– Вы больше не виделись? – негромко спросила я.
– После выпуска он улетел с родителями в Америку. А я остался здесь, в Англии. Я думал, что все это было лишь наваждением, которое исчезнет, как только кончится колледж. Я ошибался. Стало только хуже. Когда он покинул меня, весь мир вокруг погас. Меня ничего больше не интересовало, я стал равнодушным ко всему человеком с разбитым вдребезги сердцем. Прошли годы, прежде чем я смог… – он замолчал, не в силах справиться с эмоциями.
– Забыть его? – помогла я.
– Забыть? – он посмотрел на меня и горько усмехнулся.
Потом он подошел к фотографии и стал смотреть на нее. Я видела, что он плачет, да он и не скрывал своих слез. По его красному лицу текли прозрачные, пьяные капли и падали вниз, на ковер, сотканный из прошлогодней соломы. Потом он повернул голову к выходу и непривычно тихо произнес:
– Дождит…
Я проследила за его взглядом. Дождь все еще шел. Он стал слабее, но все равно мы могли различить его шум и влажный запах. Мой сосед глядел наружу, за стекло двери, похожей на больничную, выкрашенную кисточкой, как в далеких пятидесятых. Свет, что шёл с улицы, был весь какой-то белесый, холодный, совсем не уютный. Я вновь вспомнила о своей промокшей обуви и сказала:
– Да, дождит…
Он кивнул и вошел в свою квартиру, закрыв дверь, забирая с собой скудное тепло дома, в котором не заканчивается вино. Я тоже пошла и бросила напоследок взгляд на фотографию, где лица мальчишек, снятых много-много лет назад, мерцали в сумраке коридора, словно лунные монетки, выставленные в три ряда. Где-то среди них было одно, особенное лицо. Но я не смогла бы найти его. Для меня все они были одинаковы.
Пауза