– В окно? И что это вы в окне-то углядели? Неужто, ничего и не видали? Я думаю, не к добру вот так сидеть и на улицу глядеть, это ж что получается, глядишь, глядишь, а потом как увидишь такое, что и не ждал, вот икотой все и обернется.
– Да ничего такого-с… Ик. Погоду наблюдал, да птичек считал. Ик.
Тут из зала раздался чей-то бас:
– К перемене погоды икота, говорят. Помните, ливень несусветный месяц назад прошёл? Вот и причина.
– Но ежели к перемене погоды, ик, так, значит, мне до скончания века так мучиться? У нас что ни день, так, ик, новая погода.
В зале засмеялись.
– «Икота, икота, перейди на Федота» – вот что надо говорить! – выкрикнула с места дочка скорняка Боброва.
– А на меня-то за что? – обиженно воскликнул сидящий тут же писчий, Федот Яхонтыч.
– А доколе бедному мучиться, теперь твоя очередь пришла, открывай ворота! – отозвалась мадама.
– Ну уж нет! – сказал на то Федот Яхонтыч и со злобою в глазах посмотрел на Вениамина Никифоровича.
– Да нет же, это значит, что его кто-то очень долго вспоминает! – выкрикнули из зала.
При этих словах помещик Звонников вдруг посмотрел на свою жену, в руках которой горел синим цветом свежий букетик фиалок. Та раскраснелась:
– Да я не о нем. В том смысле, что я вообще никак. Ну чего ты так смотришь? – но букетик спрятала.
– А чего это ты весь месяц все вздыхаешь, да молчишь?
– А чего мне не вздыхать, когда что ни день, ты то на службе, то на охоте, то еще где! А мне, может, только и остается, что вздыхать!
Муж засопел, да не стал эту тему разводить, а предпочел стрелки перевести:
– Я не то про икоту знаю. А то, что значит, завидует ему кто-то черной завистью.
– Да чему завидовать-то? – икнул на весь зал предмет подозрений. – Я ж, окромя дома да двора, ничего иметь не имею.
– Вот и верно, чего ему завидовать? – выкрикнула докторша Зуброва. – Таких, как он, вон, вагон и тележка! Сыч сычом: сколько на чай ни зовешь, а он всё на дела какие-то ссылается. Да какие у него дела? Лечись сам теперь от своих дел, а ко мне в больницу и не суйся, сам касторку отмеряй! – и она насупилась, скрестив руки на пышной груди.
Народ захохотал.
– Да ты, кумушка, небось втюрилась, да не знаешь, как сказать? А больных лечить надобно всех без разбору, бессовестная.
– Это я-то бессовестная? А вы почитайте книжки медицинские, как вам это предложение, а? Я вот читала, и что, вы думаете, там написано? Кто на руку нечист – того икота и одолевает, вот что там написано. Так что поспрошайте лучше голубчика, чем прельстился?
– А у меня, между прочим, серебрянную табакерку две недели как умыкнули! – выкрикнул генеральский сын Маслов. —Отдавай, ты ведь стыбзил? А то я и сам подойти могу, тогда разговор другой будет.
Вениамин Никифорович совсем побледнел от таких обзываний и даже не нашелся, что ответить.
– Молчишь, окаянный? – провизжал с места Маслов. – Точно виновный. Знаю я эту гвардию, с виду милейшие создания, а как копнешь – мама дорогая!
– Да что же это, ик?! Да как же это? – только и смог вымолвить Вениамин Никифорович.
– А я думал, вы человек порядочный! – промолвил земский начальник, подняв бровь. – А, впрочем, чего это я? Нужно оставаться объективными! – он полез под стол и шваркнул поверх него толстенный том. – «Толкователь народных примет»! Сейчас мы с вами все и узнаем, – он стал листать. – Так-с. «И» – Икота. Икота является признаком длинного языка или предвестником дурных вестей, – он замолчал, нахмурился и перевел взгляд на виновника собрания. Тот со страху вжался в стул.
– Ну, насчет длинного языка ничего знать не знаю, не довелось свидетельствовать… А вот что это еще за дурные вести? Комиссию накликать хочешь? Не вздумай, говорю! Никаких дурных вестей мне не надо, ясно вам? Вот же безобразник! – он грозно взглянул на побелевшего Вениамина Михайловича.
– Постойте-ка! – воскликнул помощник начальника, забирая себе книгу. – Тут еще сказано, что на кого икота напала, тому грозят страшные болезни.
Все как один уставились на Вениамина Никифоровича, ожидая, что того вот-вот возьмет судорога или тело пойдет язвами. Но тот лишь сказал: «Ик!» И упал без чувств.
– Так и есть! – с радостью возопил помощник. – Больной он!
– Да какой он больной! – ответил с презрением земский начальник. – Совесть у него нечистая, вот в чем тут дело.
В зале зашумели, поддакивая и соглашаясь, а земский начальник, многозначительно подняв кверху палец, молвил:
– Не будет человек порядочный столько без причины икать, как есть, не будет!
За что?
– За что вы убили юную девушку? Останки мы нашли в мусорном ведре.
– Я не мог подобрать к ней рифмы, – ответил поэт, кусая карандаш.
Режим
– Ваши убеждения противоречат убеждениям Режима. Вы приговорены к пожизненному лишению свободы без права на условно-досрочное освобождение.
Заключенный входит в камеру. Снаружи щелкает замок.
Оглядывается. Его последнее прибежище. Здесь он встретит смерть.
Пожизненно. Звучит как «навсегда».
Двадцать лет прошли, как сон. Снаружи щелкает замок.
Зычный голос произносит:
– Вы больше не враг народа. Режим сменился. Вы свободны.
Все-таки «навсегда» – это не так уж и долго.