Завтра. Сборник коротких рассказов

Когда процессия достигла центральной площадки деревни, тела выставили в ряд на всеобщее обозрение. Я приблизился, чтобы взглянуть поближе и, при взгляде на них, похолодел от ужаса. Я был прав, на носилках лежали мертвые, но не они испугали меня. Меня напугало выражение их лиц и возраст. Да-да, возраст мертвеца это, пожалуй, важнейшее из тех черт, по которым вы можете сложить свое к нему отношение. В первые дни покойник все еще напоминает себя, и можно даже забыть, что перед вами умерший человек. Вам кажется, что он спит, настолько умиротворенным выглядит его лицо. Несколько дней спустя тело перейдет в стадию гниения и начнет покрываться трупными пятнами. Именно поэтому все народы и племена стараются предать тело земле до того момента, как с ним случатся эти естественные преобразования. Сейчас же передо мной лежали тела, почившие в вечность по меньшей мере десять лет тому назад.

Передо мной лежали мумии. Мумии тех, кто был когда-то мужчиной, женщиной, ребенком, старухой, стариком. Казалось, что здесь находились все те, кто когда-либо умирал в деревне. Одежды их разнились, как и украшения, и головные уборы. Я разглядывал диковинные бусы, украшавшие шею молодой дикарки, венок из перьев, водруженный на голову ребенка, рубаху, подпоясанную красным кушаком, на иссохшем теле старца. Зрелище было и страшным, и захватывающим одновременно. Я не мог оторвать от него глаз. А действо, между тем, набирало обороты. Люди разобрали своих умерших, отнеся их по разным сторонам лобного места, и встали рядом с умершими сородичами. И я оказался свидетелем того, что зовется обрядом Манене, – ритуала, существующего ради единения мира живых и мира мертвых. Каждые три года жители этого острова достают из могил своих родственников. Они проводят обряд очищения, во время которого кости и кожа очищаются специальными щетками, а старая одежда меняется на новую. Затем покойник вновь отправляется в свой вечный дом. Но ни одним из этих фактов я на тот момент не владел. Все это я узнал позже, когда выяснилась истинная причина, по которой я был высажен на этот остров, – мой гид, памятуя о моей любви к новому, решил накормить меня досыта самым что ни на есть неудобоваримым обедом. Что ж, в этот раз мое любопытство было не просто удовлетворено, оно было забито едой до отказа.

Я помчался к хижине и приволок свой альбом. Достав краски, я как мог быстро сделал наброски церемонии, стараясь не упускать деталей. Я уделил особое внимание конечностям почивших, именно они показались мне наиболее уместными для изображения. Я не решился бы перенести на бумагу эти лица, очень уж показались они мне устрашающими: челюсти, съехавшие набекрень, перекошенная линия зубов, усохшая кожа, тонкие, запавшие губы; ни один журнал не возьмется опубликовать эти наброски, справедливо опасаясь гнева разъяренных мужей, когда их благоверные грохнутся в обморок, раскрыв за чаем свежий выпуск. Поэтому я ограничился лишь отдельными частями тел, да силуэтами местных.

А церемония все шла, и длилась она так долго, что успела мне порядком поднадоесть. Мертвые родственники уже не внушали ни благоговейного трепета, ни ужаса, я бесцеремонно бродил меж ними и некоторых даже стал узнавать. Когда их очистили от песка и пепла, когда просушили на солнце и переодели в чистое, настало время предаться празднику. В обряд Манене, кроме омовения, очищения и переодевания, входило также и жертвоприношение. На моих глазах молодому бычку пустили кровь прямо в красный песок. Два оттенка красного смешались у меня на глазах, и вскоре мертвое поглотило живое, впитав без остатка, как умеет только земля. Но свидетельство того, что иногда она все же возвращает украденное, находилось у меня прямо перед глазами. Не меньше, чем тридцать тел возлежали на прикрытых пальмовыми листами бамбуковых настилах, и мне казалось, что покойники тоже порядком измучались такой длинной дорогой. Но деревенские так не считали. Вскоре детвора стала таскать на площадку длинные бамбуковые палки. Взрослые мужчины вбили их в землю, а затем прямо на них подвесили мертвых, лишив их последнего покоя в этот невероятный вечер. Они были водружены на пики, будто в наказание, но любовь, которую излучали глаза местных, резала эти подозрения на корню. Дети крутились вокруг умерших, льнули к бабушкам и дедушкам, они целовали их ноги и играли их платьем. Казалось, еще немного, и мертвецы сами сойдут со своих пьедесталов, чтобы присоединиться ко всеобщему празднеству.

Казалось, что веселье только-только началось. Смерть бычка и его молодая кровь пробудили туземцев, а падающее за корону джунглей солнце провозгласило начало вечера. На длинные ветки были нанизаны лучшие куски мяса, их запекали на костре до черной корочки. После, кто-нибудь вонзал свои белые зубы в теплую, полусырую плоть и восклицал:

– Kematian!