Завтра ветер переменится

– Ключи! – кричит Кларисса, но я не обращаю на нее никакого внимания и просто кладу связку на один из проклятых дорогущих шкафчиков, которых так много в этой проклятущей и манящей квартире.

Оставляю ключи и ухожу.

28. Фернан Бродель

– Ну хоть за отработанные дни он тебе заплатит? – интересуется Мануэла, пока мы с ней испытываем новое моющее средство на кожаных креслах банка, где работаем сегодня вечером.

– Самое ужасное, что да, Ману. Утром мне пришли деньги за весь апрель. Полностью. Как будто все в порядке.

С той кошмарной пятницы прошло всего три дня. Все выходные я рыдала навзрыд и даже не пошла к родителям обедать. А хуже всего, что Агата больше не будет приезжать на выходные – у нее начался высокий сезон, на виллу рекой стекаются дамочки, которым больше нечем себя занять. Я даже не могу часами жаловаться ей на жизнь, пока она сидит со мной на кровати, как это было лет в четырнадцать. Я мучаю ее разговорами по телефону, но это не одно и то же.

Единственное, что в моей жизни осталось на месте, – так это ежевечерние три часа с командой Мануэлы. Услышав, что Дамиано не только не заявил на меня в полицию, но еще и заплатил, Ману лишь пожимает плечами.

– Ну, у него денег куры не клюют, – с презрением замечает она. – Что ему тысяча евро? Видно, что проблем он не хочет, так что ты могла бы подать на него в суд.

– Я? В суд? После всего, что натворила?

– Посоветуйся в профсоюзе, какая-то зацепка да найдется.

Я вздыхаю и изо всех сил тру пятно, оставшееся, судя по всему, от ежевичного джема. Эти банковские работники совсем обнаглели. Лопают что попало в рабочее время. В бумажной папке «Кредиты и займы» я нашла обглоданную селедку.

– Кстати, Антоньетта говорит, что старушка выиграла в лото пятьсот евро. Они с тетей Джанкарлой их поделили.

Под «старушкой» имеется в виду синьора Эдера, которая, к счастью, отлично прижилась в Калабрии. Антоньетта прислала мне фото, где какие-то калабрийские старушки суетятся на кухне у плиты. Среди них легко узнать Эдеру, которая, похоже, в отличной форме. Я переслала фотографию Барбаре из соцслужбы, но это не помогло. Теперь у меня нет других источников дохода, кроме уборки, а подавать заявку на работу в школе весной – время совсем неподходящее.

– Что ж, повезло ей. Ману, можешь выделить мне побольше часов? А то мне скоро тоже придется скупать лотерейные билеты.

– Ну уж нет, никак не получится. Кстати, хотела тебе сказать: тут приезжает моя родственница из Козенцы, так что тебя придется сократить. Она выйдет через неделю.

Губка падает у меня из рук.

– Не шути так! Очередная родственница? Тебе что, Антоньетты было мало?

– У этой уже есть жилье. Она тут замуж выходит неподалеку. А вот работу никак не найдет.

– Мне нужна эта работа, Ману! Я думала, мы с тобой подруги!

– Подруги подругами, но тут родня. Семья есть семья, сама понимаешь.

– Что же мне делать?

Ману качает головой и нежно, но вместе с тем глубоко разочарованно смотрит на меня:

– То же, что и всегда. Найдешь другую работу. Или будешь обедать у мамочки.

От такого подлого предательства я просто теряю дар речи. А ведь годы изучения философии должны были меня к этому подготовить. Мануэлу и ее многочисленных родственников объединяет принадлежность к пролетариату. Бродель[15] бы сейчас покачал головой и указал мне на выход: «Иди-иди, девочка из мелкобуржуазной семьи. Зря ты строила иллюзии. Родственники, принадлежащие к пролетариату, имеют определенный вес, и никакой поверхностной межклассовой дружбе не заменить кровное или классовое родство. Мануэла терпела тебя ровно до тех пор, пока ты не отнимала хлеб у таких, как она».

«Но Бродель, дорогой мой, я ведь ей так помогла! Я избавила ее от Антоньетты!»

Бродель безмолвствует, и я ухожу, утопая в собственной грусти, разочаровании и тревогах.

Единственное утешение – сегодня вернулся Федерико, и я уже получила от него сообщение. Он пишет, что нам надо срочно увидеться. За эти дни мы почти не списывались, не считая нескольких смайликов и пожеланий спокойной ночи. У меня не было настроения, а рассказывать о том, что случилось, не хотелось. Думаю, он и так все знает, я уверена, что Верховная Ведьма все ему рассказала. Но, видимо, я ему все-таки дорога, может быть, даже дороже его дурацких друзей детства. Меня немного греет мысль, что после всех этих ужасных событий останется и что-то хорошее: отношения с Федерико. Ну ладно, предположим, я в него не влюблена – влюблена я в своего бывшего работодателя, о котором мне лучше забыть навсегда. Для этого я решила сделать все, что могу, а именно:

Не буду слушать ни Шуберта, ни Моцарта, ни всю эту классическую ерунду. Хватит уже с меня классики. Я поинтересовалась у Муффы, какую музыку она бы мне посоветовала, исключая то, что играют они с Лоренцо. Она подумала и посоветовала музыку восьмидесятых и уже собирает мне плейлист.

Еще как минимум три года не буду появляться на пьяцца Эмануэле Филиберто. Жаль, конечно, что не смогу разглядеть получше витрины с диадемами и прочим, но, в конце концов, в Турине полно интересных мест, как-нибудь обойдусь.