Завтра, завтра, завтра

– Это не простые персиковые деревья, – поясняет Сван. – У них невероятно нежные плоды. Их нельзя уложить в ящики и привезти в магазин. Фермой владеет семья, переехавшая во Фресно в 1948 году, после отмены закона об интернировании японцев. Прежде чем приятелю разрешили взять дерево под опеку, ему пришлось написать эссе и заполнить анкету.

Ты рассказываешь об этом Зои, и она соглашается поехать. Она приглашает Сэди, а та приглашает Алису. Ты приглашаешь Сэма, а он приглашает Лолу – девушку, с которой встречается. А потом ты приглашаешь Саймона и Анта, потому что им полезно время от времени отрываться от «Любви доппельгангеров». В шесть утра вы покидаете Лос-Анджелес и в половине десятого прибываете во Фресно. И словно бы оказываетесь в ином мире.

Персики неправдоподобно большие и какие-то воздушные. Они явно не созданы для тряских грузовиков и грубых магазинных полок. Зои надкусывает плод и говорит, что это не персик, а цветок. Она протягивает плод тебе. Ты тоже надкусываешь его и говоришь, что это не персик, а персиковый нектар. Ты протягиваешь плод Сэму. Сэм надкусывает его и говорит, что это не персик, а песня.

Твоих друзей прорывает, и они начинают сыпать несуразными сравнениями и абсурдными метафорами.

– Съесть его – все равно что познать Иисуса.

– Съесть его – все равно что осуществить заветные желания детства.

– Съесть его – все равно что съесть грибы в «Супер Марио».

– Съесть его – все равно что выздороветь после дизентерии.

– Съесть его – все равно что увидеть рождественское утро.

– Съесть его – все равно что отпраздновать восемь дней Хануки.

– Съесть его – все равно что испытать оргазм.

– Съесть его – все равно что забыться в любовном экстазе.

– Съесть его – все равно что посмотреть великое кино.

– Съесть его – все равно что прочитать великую книгу.

– Съесть его – все равно что сыграть в великую игру.

– Съесть его – все равно что завершить отладку собственной игры.

– Съесть его – все равно что испить эликсир молодости.

– Съесть его – все равно что очнуться после долгой болезни.

– Съесть его – все равно что пробежать марафон.

– Эх, после такого божественного персика мне больше ничего в жизни, наверное, и не захочется.

Сэди – последняя. Недоеденный персик – скорее огрызок – снова перекочевывает в твою руку, и ты протягиваешь его вверх, где среди ветвей мелькает Сэди, прилежно собирающая урожай.

Сэди, в широкополой соломенной шляпе, балансирует на лестнице, а у ее ног, на последней ступеньке, покоится плетеная корзинка. Раскрасневшаяся, пышущая здоровьем, она напоминает тебе крепких вдохновенных девушек с агитационных плакатов. Она улыбается, демонстрируя крошечную щербинку между верхними зубами.

– А может, персика вкусить?[8] – игриво спрашивает она.

– Вкуси, – отвечаешь ты.

Ты на земляничной поляне.

Ты – мертв.

На экране появляется сообщение: «Начать игру заново?»

«Да, – решаешь ты. – Почему нет?» Возможно, на этот раз ты победишь.

Миг – и ты снова цел и невредим. По твоим жилам струится свежая кровь. Твои обновленные перья сияют. Твои кости срослись.

Ты летишь медленнее, чем в прошлый раз, запечатлевая в мозгу каждую мелочь. Коров. Лаванду. Мурлыкающую Бетховена женщину. Жужжащих в отдалении пчел. Печального старичка и плещущихся в пруду подростков. Главное – ничего не упустить. Ни биения собственного сердца перед тем, как выйти на сцену. Ни прикосновения кружевных манжет к твоей коже. Ни голоса мамы, напевающей песню «Битлз» с ливерпульским акцентом. Ни восторга после первого прохождения «Итиго». Ни крыши здания на бульваре Эббот-Кинни. Ни вкуса губ Сэди, отдающих выпитым тобой «Хефевайценом». Ни бритой головы Сэма, покоящейся у тебя в ладонях. Ни гирлянды из тысячи бумажных журавликов. Ни солнцезащитных очков с желтыми стеклами. Ни божественного персика.

«Не упустить ничего из этого мира», – думаешь ты.

Ты подлетаешь к земляничной поляне. Ты знаешь, что это ловушка.

И летишь дальше.

VIII. Дни бесконечности

1

Впервые Маркс умер на глазах у Сэма в октябре 1993 года, когда изображал Банко в «Макбете». Спектакль проходил в камерном, завешенном черными драпировками зале.

– В общем, смотри, – сказал ему Маркс за пару недель до спектакля. – Мы с Флинсом скачем на званый ужин к Макбету. Спешиваемся… хотя вряд ли у нас будут лошади, это все-таки студенческий театр… и я зажигаю факел. Иначе как убийцы меня увидят? И вот они появляются! Их трое. Они нападают, и я картинно умираю, восклицая: «Измена!»[9], – Маркс понизил голос. – Директор у нас – идиот. Мне приходится репетировать в одиночку, чтобы не провалить спектакль. Сэм, будь другом, сыграй убийц, хорошо? Я выйду из ванной, а ты на меня внезапно набросишься.

Маркс протянул Сэму экземпляр «Макбета» в бумажной обложке, открытый на третьей сцене третьего акта.