Завтра, завтра, завтра

Сэм прожил с Марксом всего двадцать три дня, то есть явно недостаточно для того, чтобы захотеть его убить (даже понарошку) или пройти с ним роль. Он не желал ввязываться в чужие драмы и впутываться в чужие жизни. Он придерживался четкого правила: хочешь жить в мире и согласии с соседом – держи дистанцию. Чем меньше вы друг о друге знаете, тем лучше.

К тому же Сэму вовсе не улыбалось, чтобы Маркс заметил его «ограниченную дееспособность». Хотя ограниченная дееспособность была, по мнению Сэма, уделом хромых калек, а Сэм никогда не считал себя хромым калекой и просто «припадал на одну ногу». Сэм представлял свое тело как отживший век джойстик, поворачивающийся лишь вперед-назад или вправо-влево. Он успешно скрывал хромоту, тщательно избегая тех мест, где его хромота могла бы проявиться: неровных поверхностей, ненадежных лестниц, танцполов и прочих увеселительных заведений, предлагаемых аналоговым миром.

– Я не актер, – запротестовал Сэм.

– А это вовсе и не актерство, – успокоил его Маркс, – а имитация убийства.

– Слушай, мне столько всего прочитать надо. И заковыристую задачку решить до среды.

Маркс скорчил уморительную мину и схватил диванную подушку.

– Гляди, это – Флинс.

– Кто такой Флинс?

– Мой сын. Он сбегает. – Маркс швырнул подушку к двери и заорал: – Флинс, беги![10]

– Какое безрассудство – оставлять в живых сына человека, которого вы убили, – буркнул Сэм. – А Флинсом его зовут, потому что он носит одежду из флиса?

– Угу, а Банко зовут Банко, потому что он похож на банку. Сложный вопрос, Сэм, очень сложный.

– Ну, а чем я тебя убиваю?

– Кинжалом? Мечом? Без понятия. Шекспир – сам ли или кто там под него косил – ничего нам не поясняет. Пишет туманно: «Они нападают».

– Хм… Мне кажется, выбор оружия имеет значение.

– Так выбирай его по собственному усмотрению.

– А почему ты не сопротивляешься? Ты же воин или типа того?

– Да потому, что убийцы нападают неожиданно. В этом вся соль, Сэм. Давай, набросься на меня внезапно! – Маркс заговорщически подмигнул. – Прошу: помоги мне. Это мой звездный час, понимаешь? Мне надо выглядеть на все сто.

– Вообще-то это твой последний час. Ты же умрешь, верно?

– Нет, я стану Призраком и вернусь. Правда, уже без реплик. Я появлюсь на званом ужине и займу место Макбета. – Маркс нахмурился. – Правда, я не знаю, выпустят ли меня на сцену или обойдутся пустым стулом. Зависит от того, как мы интерпретируем видение Макбета.

– Ты рад, что тебе досталась роль Банко? Я плохо помню пьесу.

– Ну, – пожал плечами Маркс, – он верный друг и полная противоположность Макбету. Его жизнь не «сказка в устах глупца, богатая словами и звоном фраз, но нищая значеньем!»[11]. Но он велик! А вместе с ним велик и я! Я погибаю! Я превращаюсь в Призрака! Торопиться мне некуда, я только на первом курсе, успею еще стать ведущим актером. Одно жаль – я всегда мечтал сыграть Макбета, но, боюсь, к тому времени, когда его снова задумают поставить, я уже окончу Гарвард.

В течение следующего часа Маркс умирал непредсказуемо и часто. Он валился навзничь на диван, падал на колени, шатаясь ковылял по гостиной, сжимая рукой то горло, то плечо, то запястье, то голову, обрамленную пышной копной волос. Он хрипел и шептал, декламируя строки пьесы, а однажды прокричал их петухом, явно намекая на то, что Сэм схалтурил и не сумел подобающе умертвить его. Сэм же совсем позабыл про больную ногу. Он смаковал реплики убийц, с наслаждением прятался за дверью, отчаянно кидался сзади на Маркса, прижимающего к груди подушку, и в притворном ожесточении стискивал его шею. Если Маркс и заметил, что Сэм беспрестанно нападает на него только с правой стороны, он ничего не сказал.

– А ты хорош, – похвалил он Сэма. – Ты когда-нибудь участвовал в постановках?

– Нет, – переводя дыхание, ответил Сэм. Похвала вскружила ему голову, и он, вместо того чтобы промолчать, неожиданно для самого себя выдал: – Моя мама была профессиональной актрисой, и я иногда помогал ей разучивать роли.

– Она до сих пор выступает?

– Нет. Она… она умерла.

– Прости, Сэм. Мне очень жаль.

– Это случилось давно…

Сэм прикусил язык. Не страшно признаться, что у тебя была мама, но рассказать о том, как она умерла, писаному красавцу-соседу, которого ты почти не знаешь…

– Кстати, – поспешно заметил он, – животные на сцене театра – это ни в какие ворота не лезет.

– Согласен.

– Я не только студенческий театр имею в виду. Просто ты недавно упомянул…

– Поддерживаю тебя, Сэм, целиком и полностью. Может, все-таки заглянешь на прослушивание в следующем семестре?

Сэм затряс головой.

– Почему ты отказываешься?

– Понимаешь, такое дело… У меня… Ты, вероятно… Здесь… В общем, спасибо за предложение, но я не люблю кривляться на сцене. Ну что, продолжим?

Точно не известно, когда Сэм и Маркс близко сошлись друг с другом, но, возможно, именно тот вечер и положил начало их дружбе.