Завтрак для Маленького принца

Что касается Саши, то здесь мы объединили усилия, желая по возможности скрасить разлуку с матерью и потрясение от переезда. Странно это было – ощущать в доме присутствие ребенка. Теперь кто-то мальчишеским басом сопел ночью, кто-то забывал в ванной яркие футболки, на кухне – школьные тетради, всякую ерунду, без которой не обходится ни один мальчишеский карман. В прихожей теперь всегда были рюкзак, сумка с одеждой для репетиций и еще множество мелочей, которые так любят подростки. В доме теперь царил беспорядок, с которым я сначала боролась, а потом махнула рукой.

– Надо ему сделать замечание. – Муж рвался в педагогический бой, к тому же ему было неудобно передо мной – слишком большая нагрузка свалилась на мои плечи.

– Не трогай его! Пусть привыкнет, а потом уже…

Я махнула рукой на порядок. Я творила свой новый мир, и в нем важным и главным было, чтобы мальчик почувствовал себя свободным, освоился и, наконец, заговорил. Заговорил спокойно, не смущаясь. Мне важно было, чтобы он нормально ел – первые дни он стеснялся отказаться от неположенной ему еды, а я не сразу освоила «балетное» меню. Мне важно было, чтобы он не скрывался в своей комнате, боясь лишнюю минуту побыть со мной. Конечно, я заглаживала свою вину, хотя даже сейчас, спустя столько времени, мне хочется выть от совершенно глупой жестокости.

– Нравится тебе или нет, но это твой дом, понимаешь? – твердила я Саше. Чутьем я поняла, что для него не так важны эмоциональные подтверждения своего статуса, как фактические, озвученные четко и недвусмысленно. Вопрос «Кто есть я в этом мире» для него сейчас звучал «Кто я в это доме? И мой ли это дом?» Недоверие, замкнутость, молчаливость – вот следствия моей злобной глупости. С этим я боролась методично, последовательно, не обращая внимания на мужа – тому казалось, что я слишком эмоциональна, слишком опекаю, слишком ласкова.

– Слишком много ласки не бывает. Особенно в нашем случае. И потом, ты так часто отсутствуешь и не в курсе многих обстоятельств, а потому придется довериться мне. – С некоторых пор беседы с мужем на тему воспитания проходили в резкой тональности. Что удивительно, но, похоже, победительницей была я.

– Делай как знаешь, – однажды услышала я ответ. И стала делать.

Теперь я играла «в куклы». У меня появился свой «кукольный дом». Столы, стулья, диваны, салфетки, завтраки, обеды, стирка, глажка – все предметы и действия теперь имели свой особенный смысл, подчинялись одной цели и одному человеку. Этого человека звали Саша Аверинцев. Он стал моей «куклой». С самого первого дня я точно знала, что этот ребенок никогда не станет моим «сыном», как это иногда случается с детьми близких родственников, с племянниками, крестниками. Саша Аверинцев всегда будет моим воспитанником. И сколько бы я ни заботилась о нем, я не смогу перейти эту грань, эту полосу отчуждения. Из страха выдать себя я теперь окружила его двойной лаской, двойным вниманием. И чем больше я старалась, тем больше становилась эта пропасть – мы стали близки по духу, образовали свой мирок, стали понимать друг друга с полуслова, но была история его рождения, которая навсегда сделала нас чужими. Впрочем, в этом был свой глубокий смысл и резон – эта чужеродность позволила появиться дружбе. Настоящей дружбе, которая так редка между матерью и ребенком. Она скорее свойственна отношениям с отцом, но не с матерью, подавляемой природным страхом за дитя, который делает ее глухой, слепой, эгоистично-жестокой. Меня нельзя упрекнуть в равнодушии – все, что касалось Саши, стало частью моей жизни. Меня волновали его простуды, травмы, оценки, друзья, но в этом беспокойстве всегда оставалось место вниманию, рассуждению и уважению, оставалось место для него, как для самостоятельной, независимой единицы. В моей заботе не было родительского слепого диктата и стремления любой ценой настоять на своем. Помня, что Саша – ребенок другой женщины и моего мужа, не чужой, но и не свой, не близкий, я в своем стремлении воспитать его была крайне уважительна. Так мы обычно поступаем с друзьями, которые могут простить нам многое, кроме хамства и диктатуры, даже если они замешаны на благих побуждениях. Я в отношениях с Сашей предусмотрительно оставляла место для маневра, для свободы и выбора, которые позволят ему в по-настоящему трудный момент призвать меня на помощь.

Муж Сашу любил, как любой отец любит своего ребенка. Я с любопытством, без ревности наблюдала проявления этой отеческой привязанности и, понимая ее природу, не сравнивала их отношения с нашими. В некоторых действиях и поступках мужа мне чудился страх – такой я наблюдала у родителей стремительно взрослеющих детей. Вместе с некоторым облегчением – ребенок вырос, стал взрослым, забот меньше – проявляется естественная и почти первобытная надежда на опору и помощь. Это обычно не афишируемое чувство мой муж выразил словами:

– Он вырастет, сто раз поменяется, уедет, вернется и опять уедет, но он всегда будет мой.