Завтрашний царь. Том 1

Птенцы в кулаке, зависшие между жизнью и смертью.

Это тебе не в порядчиков рыбьими головами кидаться…

– Приветствуй государей, дурак! – подсказал Обора.

– Го… су… – заикаясь, выговорил Сойко.

Младший так и стоял, приоткрыв рот.

Эрелис мог приказать страже, но шагнул сам. Без лишнего слова поднял слепца, усадил на корзину.

– Я сирота, как и ты. Сыграй для меня.

И Сойко вдруг успокоился. От ровесника веяло пониманием одиночества и невзгоды. Уличному гудцу было некогда толком раздумывать, он просто поднёс к губам дудку и заиграл.

Слова обычно пел Кобчик. Сейчас он не отважился подать голос, но велика ли беда? Песню и так знал весь Выскирег.

Отец мой с юности рыбачил,
Он чтил Киян и Небеса,
И неизменная удача
Ему дышала в паруса.

Он сеть забрасывал в пучину,
А мать сидела на руле.
Они с собой не брали сына,
Я оставался на земле.

Я мчался в гавань им навстречу
К исходу солнечного дня.
Мы коротали каждый вечер
В уютном доме у огня.

И вот однажды утром ранним
Они растаяли во мгле:
Отец веслом плескал в тумане,
А мать сидела на руле.

В тот вечер ждал я, как обычно,
Но их не выпустил туман:
За слишком щедрую добычу
Отплату стребовал Киян…

Имущество расхватала злая родня. Куда податься малютке, где заступы искать?

Мой дальний дядя взял наследство,
К нему был милостив закон.
А я в тот день простился с детством,
Из дому выставленный вон.

С тех пор темны мои дороги
И крошки хлеба нет во рту.
Над нами царь, на небе – Боги,
Но кто пригреет сироту?

Глиняный пузырь в руках Сойки плакал и горько смеялся на весь исад. Притих огонь, гудевший в печи. Смолкли вечные капельники, повременили ронять сырость и талое крошево.

Былым друзьям отшибло память:
Я был своим, а стал ничей.
Глядят незрячими глазами,
Моих не слушают речей,

Лишь отворачивают лица –
Мол, знать не знали отродясь! –
Чужим злосчастьем заразиться
Превыше совести боясь.

На самом деле рыбаки своих в беде не бросают, но на то песня, чтобы преувеличить, остерегая от зла. Сиротка чахнул и мёрз на пороге, через который ему больше не было ходу.

Скорей бы ночью непогожей
Из тьмы Кияна выплыл чёлн!
Ветрила серую рогожу
Тотчас примечу среди волн.

Ко мне отец протянет руки,
А мать направит бег челна,
И берег, поймище разлуки,
Навеки скроет пелена…

Эрелис молча слушал. Сойко, подхваченный внезапным наитием, неуловимо поменял голосницу. Обездоленное дитя выпрямилось, проламывая над собой своды. Начало восхождение к великой судьбе.

…Слова досочинили позже, но кое-кто утверждал, будто они прозвучали там и тогда…

Царь не носит с собой денег, ему нет нужды в серебре. Эрелис покосился через плечо. Ознобиша, с его неловкой правой рукой, убоялся промешкать с завязками, протянул Эрелису весь кошель, ну а тот подавно не стал отсчитывать мелочь. Бросил бархатный мешочек на колени слепцу.

Прошуршали шаги. Ощущение чего-то огромного, склонившегося к Сойке, растаяло, отдалилось.

Рука времени

Заботливый Серьга подал горячего взвара и сразу побежал за новым кувшином.

– Ты грустишь, государь, – сказал Ознобиша.

Эрелис выглядел страшно измотанным.

– Меня так охраняли от горожан, словно каждый здесь нож на меня наточил и Гайдияр про то сведал.

– Гайдияра сосулькой зашибло, – проворчала Эльбиз. – Он думает, ты Первоцарь среди вчерашних врагов!

– А ты как мыслишь, райца?

Делать нечего, Ознобиша произнёс крамольную правду:

– Меч Державы знает стогны Выскирега до последнего закоулка, знает столь хорошо, что я порой удивляюсь, как здесь ещё прячутся какие-то воры. Он мог провести тебя в бутырку такими ходами, что никто бы не заприметил. Думается, государь, тебе показали, сколь связан правитель опасностями своего сана.

Эльбиз кивнула и высказала то, на что у Ознобиши не повернулся язык:

– А ещё показали, как ты не способен и мал без копий Гайдияра, без верховной власти Хадуга. Мы с тобой в семье приёмышки, Аро. Они даже не знали о тебе, пока дядя Сеггар не объявил.

– Коршак знал, – резко бросил Косохлёст. – Котляров подослал.