Завтрашний царь. Том 1

– Челядь шепталась, водоносы подслушали.

– С такого в било вечное бить, черёдников поднимать!

– Чтоб срам по всему городу разнесли? Оно ему надо?

Пьянчужка, первым взявшийся остерегать Мглу, под разговоры начал придрёмывать, но вдруг очнулся, воздел палец, обрёл искомое слово:

– Чудищ пасись – вот кого.

– Да! – подхватила хмельная сарынь, вспомнившая, о чём речь. – Чудищ!

– Наши собачки туда уж не суются, а промышляли, бывало.

– Охти! Самих трус берёт. Набегут да съедят.

– Пришли последние времена, чудища дикоземные в стольный город полезли…

Мгла потешно благодарил, кланялся, мёл улицу нарукавниками. Ему везло: Малюты-валяльщика среди пропойц не было. Незачем попадаться на глаза Малюте. Это не Верешко, готовый хотя бы дослушать смиренные объяснения. Мол, пришёл дорогу разведать, вдруг сын хозяйский однажды пошлёт отца выручать… Верешко накричит, не ударит. У Малюты даже для сына кулаки всегда наготове, а уж для раба…

Последние дворы, отмечавшие границу Отоков, стояли пустые. Деревянные срубы давно пошли на дрова, каменные подклеты – на поновление чьих-то домов и амбаров.

Здесь кончалось всякое подобие улицы. Ржавая словно ныряла в красно-бурую землю, подарившую имя. Ещё шаг, и под босыми ступнями чавкнула даже не человеческая тропа – мягкая торёнка, оставленная звериными лапами. На кустах лишайник махрился гуще листьев, но кусты не сдавались. Воевали, норовили растеребить ветхую гуньку. Хвалились очёсками чьей-то шерсти, повисшими на цепких шипах…

Ветер целыми па́облаками гнал туман с Воркуна. Белёсые волны то напрочь кутали заросли, то населяли их маньяками, бродячими, зыбкими. Над ёрником плыли в прыжках белые молчаливые волки. Отращивали сквозистые крылья, забывали о тверди. На смену шествовали коренастые витязи с клубящимися бородами, в широких плащах, раздувавшихся, точно паруса над Кияном…

Здесь как будто царила вечная осень. Но не слякотная, предзимняя, а такая, когда из палой листвы ещё может вылезти свежий росток. Мгла давно не видел столько зелёной жизни. Жизни угнетённой, придавленной холодом, вечными тучами… и всё равно чреватой мощью весны. В воде юрила шустрая мелочь, распускались красноватые и зелёные нити. Камни-шкельи, торчавшие с матёрого дна, стояли в бархатных шубках. Пупыши, измельчавшие папоротники… в топких заводях – ситник с болотником и рогозом…

Куги не было.

Мгла положил себе ещё сто шагов ходу вглубь Кута, а там уж смекнуть, надо ли разведывать дальше… когда в животе зародилось и разрослось беспокойство, неуловимое, как прядка тумана.

Всё вдруг стало казаться неправильным. Подменным, тревожным. Исполненным зловещего смысла.

«Чего здесь-то боюсь?.. Заплутать? Напугали щуку протокой. Домой припоздать, милостивому хозяину под руку угодить?..»

Вечером это оскорбление отцовства может вовсе не вспомнить, что у него есть раб. Будет мешком висеть на плече сына, непотребное, провонявшее…

…Запах!

Мгла повёл носом, уже зная, что́ ищет. И в самом деле уловил душок свежей собачьей кучки.

Сколько раз этот смрадец становился для него благой во́ней! Веял с полозновицы, указывая близость упряжки!

Мгла заново стал отсчитывать сто шагов, которые, может быть, выведут его к куговнику.

Тут же сбился.

Если верить мы́чкам разбросанной шерсти, здесь ломилась ёрником станица здоровенных зверей. Шла россыпью, вычёсывая колючками шубы. Тешилась то ли охотой, то ли игрой.

Стая была совсем рядом. Немного дальше рубежа, что он положил сегодняшнему разведу.

И впрямь пора убираться.

Ещё десяток шагов…

На ветке, унизанные прозрачным бисером влаги, качались в воздухе волоски.

Долгие, тонкие завитки позолоченной меди.

Мгла пошёл дальше, забирая вправо, под ветер.

Красться незримо, неслышно, как он лучше всех когда-то умел, получалось с трудом.

Стая отдыхала ровно там, где мысленно поместил её Мгла, но перво-наперво он увидел девчонку. Полугодьё лет четырнадцати, в застиранной, заношенной одежде чернавки. Каким чудом взмыла на шкелью в два своих росточка – поди знай. Там и сидела уточкой, съёжившись, обхватив руками коленки. Мгла видел только спину да косу веником по спине. Роскошную, медную с золотом, наполовину растрёпанную.

У подножия камня в тепле и безопасности покоились звери.

Мощные, матёрые псы частью спали, блаженно раскинувшись во мху: здесь не было нужды прикрывать хвостом нос. Привыкшие грызть снег – лакали из ручейка. Лениво играли. Дробно щёлкали челюстями, уткнув нос в пышный мех… Каждый мог небрежным прыжком снять с насеста бессильную от страха добычу. Не прыгали, даже не лаяли. Только порыкивали, стоило девочке шевельнуться. А присматривала за станицей суровая, опытная сучилища. Белогрудая, в рубашке из всех оттенков бирючьего, бусого, дикого. Лежала, вылизывала переднюю лапу. Царственная, непререкаемая, свирепая…

– Шурга, – еле слышно выдохнул Мгла.

И тем безвозвратно выдал себя.

Молодая сучонка, дозорная стаи, выскочила насупротив, залилась истошным лаем. Остальные взвились, подброшенные сполохом. Мгла встал на ноги. Пошёл через поляну.

Кобели рванули навстречу! Остановить, взять в кольцо! А там – уж как царица прикажет!