Завтрашний царь. Том 2

– С мороза голос чужой, в руке владения нету.

Светел нарушил весёлую игру, брякнув:

– Кто ж тебе, бубенец самозвонный, руку попортил?

Переселенцы обиделись за героя, подняли шум:

– Сам бубнилки подбери, дикомытище.

– В тёмном лесе живёте, по себе всех невегласами чтите.

– А мы андархи, мы знаем!

– Ты пой нам, Крыло, худому слову не внемли.

Светел опамятовался. Позоряне были в своём праве. «Не любо – не слушай, а врать не мешай…»

Сидевший в кресле снова взялся причудничать:

– Куда мне петь? Был певец, всё в поле ратном осталось. Рука потята, грудь пронзена…

И тяжко закашлялся.

– Мы тебе в гусельки подыграем, – не отставали кощеи.

– Ты себя свыше меры не утруждай. Пой, как поётся.

Вагуда тут же явилась, приплыла из рук в руки. Совсем немудрёная, о пяти струнах. Кто-то взял её на колено. Родилось созвучье, за ним другое и третье.

Сидевший нахмурил чело, подался вперёд:

– Гусли, звените сами собой…

…Так смотрят в родное лицо, ставшее незнакомым. Вот что бывает, когда песню подхватывают чужие уста. Светел едва узнавал выпестованную голосницу. Слова – с пятого на десятое. Стало тошно. Потом смешно. «А когда-то я полжизни бы отдал, только б услышать, как Крыло мою песню поёт…»

Голос лицемера лился негромко, но чисто и плавно. Пожалуй, искусней, чем выходило у Светела. Он украдкой посмотрел на Кербогу. Скоморох сидел с закрытыми глазами, откинувшись, сложив на груди руки. Тихо улыбался, всё понимая.

– Ещё спой нам, Крыло.

– Про Сечу хотим.

– Чтоб нам не страшиться, в её тени проходя.

Певцу вынесли пива.

– Сказ сей, – предупредил он величаво и скорбно, – не взыщите, будет коряв. Тяжко петь про то, что было вчера. Вот как всё утихнет да отболит, тут и красный склад струной зазвенит…

Державший гусли начал понемногу подыгрывать.

Берегом Кияна, где пустынны льды,
Оставляет поезд долгие следы.
Слева плещут волны, справа – стены скал.
Здесь никто корысти сроду не искал.
Ветер неумолчный нагоняет жуть.
Люди за надеждой устремились в путь.
Тянутся натужно сани сквозь пургу.
Многие погибнут в бешеном снегу…

Переселенцы шевелили губами, запоминали. Передавали по кругу простой серый колпак. Люди, сберегавшие каждый грош, подавали певцу без скупости, благоговейно. Хозяин поглядывал искоса, в глазах тлела смешинка. Возможно, Челобок что-то знал, однако помалкивал.

Я и сам там зубом попадал на зуб:
Вёл нас воевода, храбрый Неуступ.
Выбивались, помню, витязи из сил.
Я тогда им песней душу веселил.

Вот это был бесстыдный поклёп! «Ты, дядя, дружину видел хоть издали?» На памяти Светела такое с Царской творилось лишь раз. Когда за Туманной щельей на ходу умирали.

Запер нам дорогу лютый душегуб,
Думал, устрашится храбрый Неуступ!
А не тут-то было – сдвинулись щиты!
Сложим, коль придётся, в битве животы!
Нам привычен, братья, гордый ратный труд.
За спиной надёжен робкий мирный люд…

«Полно кривословить! Не было там ни мирных, ни робких! Бабы с вилами прежде нас в бой рванулись. Деды, на возах сидя, тетивы натягивали. Малые внуки стрелы им подавали…»

Был почти закончен боевой наш спор,
Но, с размаху пущен, просвистел топор!
Вражий воевода вздумал отомстить,
Кровью Неуступа поле обагрить!
Под удар я прыгнул из последних сил
И, раскинув руки, грудью заслонил…

Певец рванул ворот. У Светела на спине отозвались давно окрепшие мышцы. Шрам был узловатый, длинный, криком кричащий о неизбытной боли.

Так взята победа славная была,
Только вот не стало гусляра Крыла.
Смолкни, песня! Сердце мне не береди!
Потерялся голос в раненой груди.
И рука больная не годна в игру,
Больше не тревожит говорливых струн.
Выпито всё пиво, и кувшин разбит,
Без меня дружина новый путь тропит…

Кощеи стояли суровые, кто-то прятал мокрые глаза, другие шептали имя Сеггара Неуступа.

– Бесстрашны, кого Царская дикоземьем ведёт.

– Да благословит Владычица твои раны, герой…

Светел в третий раз притворил рот, открытый для обличения. «И что теперь? Мой подвиг, скажу? Начну доказывать, в спор встряну? Во сраму-то будет…»

– Хозяин, – поманил он Челобка, – ещё пива певцу.