Зазеркалье Петербурга. Путешествие в историю

«Он вернулся туда раньше возвращенья отца и матери из Vichy… Пока она, больная, взбиралась на пятый этаж (они жили на Знаменской, 35, отец почему-то всегда предпочитал пятые этажи), – он уже на лестнице рассказал ей все. И она, конечно, уж знала, какое тяжкое дело ей предстоит с отцом. Нужно было уговорить его дать несколько тысяч на обзаведение и назначить ежемесячно сумму на прожиток. Не знаю, сколько времени длились переговоры, представляю себе, как они были тяжелы ей, совершенно в Vichy не поправившейся, но своего любимца Митю она все время утешала, что дело выйдет. Утром, как всегда, приходя к нему поздороваться, когда он лежал еще в постели, шутила с ним, как с ребенком (не был ли он для нее ребенком). „Будет тебе, будет твоя цаца!“ …Он не сомневался, что мать все устроит»[71].

Каждое воскресенье пожилая чета собиралась здесь для обеда со своими повзрослевшими детьми и их семьями. Но общение Варвары с невесткой Зинаидой продлилось лишь пару месяцев – одно из семейных воскресений в том же 1889 году стало для только что закончившей устройство квартиры и содержания молодоженов матери последним.

Дмитрий не любил этот дом за юношеские годы (с 16 до 24), проведенные здесь в вечном противостоянии с суровым отцом, и строгие порядки (скупость, выговоры, скудный стол и обстановка), введенные главой семьи для того, чтобы уберечь детей от пороков.

И скукою томительной царил
В семье казенный дух, порядок вечный.
Он все копил, он все для нас копил,
Но наших игр и болтовни беспечной,
И хохота, и шума не любил…

<…>

И в этом мертвом доме мы друг друга

Любили мало; чтоб звонком отца
Не потревожить, так же как прислуга,
Мы приходили с черного крыльца[72].

Традиция семейных обедов ушла вместе с матерью, и день ее похорон стал последним, когда почти вся семья собралась в величественном и хмуром (тогда его цвет был коричневым) доме на Знаменской.

Семья распалась, и отец сразу же продал квартиру в этом доме, взяв другую на Невском, такую же большую и тоже на пятом этаже, но для себя одного. Часто уезжал путешествовать, никому не оставляя адреса, а возвращаясь в Петербург, этот когда-то прагматичный и твердый человек увлекался спиритизмом и писал сам себе письма якобы от своей «голубушки», которую не мог забыть.

Весть о смерти старика застала Дмитрия в Париже, и он не слишком торопился выезжать в Петербург для прощания с отцом, десятилетие назад выпустившим сына в свободное плавание отсюда, из этого дома на Знаменской.

Литература

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996.

Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951.

Зинаида Гиппиус. Новые материалы. Исследования / сост. Н.В. Королёва. М., 2002.

Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945): библиографические материалы / автор-сост. С.П. Бавин. М., 1995.

Зобнин Ю.В. Дмитрий Мережковский: жизнь и деяния. М., 2008.

Мережковский, Дмитрий Сергеевич // ЭСБЕ. Т. 37. СПб., 1896.

Мережковский Д.С. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. (Новая библиотека поэта).

Савельев С.Н. Жанна д’Арк русской религиозной мысли. М., 1992.

Холиков А. Дмитрий Мережковский: Из жизни до эмиграции: 1865–1919. СПб., 2010.

Контора и магазин Матвея Башкирова (1905 г.; пр. Энгельса, 85)

«Не лишена эффектности витрина Башкирова. Рядом с мукою – крахмал, картофельная мука и консервы из муки: макароны, вермишель, галеты»[73].

Примерно такие мучные изыски украшали прилавки в этом доме в 1900-х годах. По пути за город (нынешний проспект Энгельса, заполненный многоэтажными новостройками, тогда являлся частью пустынной дачной местности «Удельная»), путники останавливались здесь отдохнуть в пасторальных декорациях магазина и чайной Матвея Башкирова.

Башкировы – влиятельная семья нижегородских купцов, торговавших в столице мукой и хлебом, а в других городах имевших мельницы, производства и пароходы.

Вся мужская часть многочисленного клана занималась торговлей, но главными наследниками семейного дела были три брата – Яков, Николай и Матвей. Именно их отец, крепостной крестьянин Емельян, положил начало мучной империи, самостоятельно выкупив себя из неволи в 1850 году.

Проспект Энгельса, 85

После смерти Емельяна младшему сыну Матвею, словно в сказке про «Кота в сапогах», досталась наименьшая доля наследства, но именно он, не получивший, как старшие братья, готовые мельницы, а строивший их с нуля, вскоре стал главой клана и снискал в обществе наибольший авторитет.