Зажечь солнце (СИ)

Послушникам живётся в ордене очень плохо. Они все спят на каменном полу, те, кто постарше, посильнее и похитрее, раздобыли себе чуть-чуть соломы, а прикрываться приходится жалкими грязными тряпками, которые ещё нужно отвоевать. Но Танатос уже не раз мечтал заснуть и никогда больше не проснуться, остаться в своих удивительных, невозможных снах. Там тоже всегда холодно, там тоже постоянно хочется есть, но…

Там хотя бы красиво…

Танатос очень любит красоту… Она позволяет забыть о боли. Она завораживает. Его сердце каждый раз замирает, когда он видит красоту… Она заставляет его сердце сжиматься, а душу холодеть и замирать, словно в ожидании чего-то. Она заставляет его дышать…

Горы, которые он видит во сне, кажутся неприступными и неживыми, эдакими суровыми великанами, которые уже давно застыли в вечном молчании и вечной скорби, хотя это совсем не так — если подняться немного наверх, можно будет увидеть бело-красных птиц, поющих прекрасные песни, а если пройти ещё чуть-чуть, можно будет увидеть ллеммирней — цветок, которого, по преданиям, тем самым, которые старушки любят рассказывать своим внукам и внучкам, нет красивее… А над горами не менее прекрасное и чистое голубое небо, такое чистое, которого в мире не встретишь. А над горами воздух такой чистый, как нигде больше… Чистый и свежий, такой, что им хочется дышать, совсем не так, как внизу, среди рудников, среди пылающих печей и множества народу.

Горы кажутся серыми и скучными, но даже они — эти ледяные суровые великаны — обладают своей, странной, необычной красотой и даже хрупкостью… Ему нравится бежать по этим тонким, извилистым тропинкам, нравится вдыхать этот свежий, холодный воздух, от которого, как ему кажется, обязательно заболит горло, ему нравится кричать что-то и слышать, как сами горы ему отвечают…

Мимо пробегает крыса. Странно, что она до сих пор жива, раз бегает так смело… Вечно голодные послушники ловили крыс и ели их. Вечно голодные послушники готовы были съесть даже друг друга, но это, как однажды узнал Танатос, очень строго каралось наставниками.

Про обет безмолвия на пять лет, как оказалось, немного перегнули — молчать заставляли лишь первые полгода после посвящения в орден. Потом разговоры не особенно приветствовались, но… Не так уж сильно и карались… Пару ударов палкой за что-нибудь действительно важное можно было стерпеть. Впрочем, Танатос, всё равно, старался лишний раз не издавать ни звука. Чем больше он молчит — тем меньше его замечают. Именно этим принципом руководствовались все послушники ордена.

Мальчик стоит перед шахтой и как заколдованный смотрит вниз. Кажется, там лежит один из тех жрецов, которые вечно избивали его. Так вот почему его не было видно на сегодняшней молитве… Жрец вдруг поднимает голову и обессиленно стонет, словно умоляя о помощи. Только покалечен, но не убит… Месть ордена была не такой уж грубой и неинтересной, подумалось ребёнку. За то, что ты совершил что-то действительно не сочетавшееся с политикой ордена, тебя избивали почти до смерти, но всё же не убивали, а скидывали в шахту, оставляя умирать. Умирать очень долго и очень болезненно. Осознание факта того, что твой недавний обидчик лежит вот так — абсолютно беззащитный перед тобой, заставляет душу мальчишки ликовать. На его лице появляется улыбка — он не улыбался так давно… Он счастлив видеть своего врага в этой шахте. Счастлив видеть того, кто ещё недавно избивал и пинал его, тоже ужасно избитого, искалеченного, не имеющего возможность даже нормально двигаться… Видеть того умирающим… До Танатоса вдруг доходит — почему все жертвы лишь стонут, но никогда ничего не говорят… Эрментрауд однажды говорил ему, что если мальчик не перестанет называть себя своим настоящим именем, то наставник будет иметь полное право вырвать ему язык. Значит, с теми, кто ослушивался орден, поступали именно так?

Услышав чьи-то приближающиеся шаги, Танатос отбегает от шахты и прячется в одной из ниш в стене — она достаточно глубока, чтобы в ней мог поместиться не слишком высокий и худой человек, к тому же, имеет небольшой проём внутри, в котором вполне можно спрятаться. Вероятно, проём был сделан именно послушниками — те часто любили подслушивать разговоры жрецов. А без специальных приспособлений делать это безнаказанно было невозможно. Что ж… Танатосу следовало бы поблагодарить их за данные действия — теперь он мог воспользоваться этим.