Здесь, под небом чужим

В воспоминаниях русской парижанки И. Метт на этот счет есть следующее:

«На правой щеке[9] у Махно сохранился огромный шрам, спускавшийся до нижней губы, след от удара, нанесенного ему женой Галиной, пытавшейся убить его спящего. Случилось это в Польше, кажется, тогда она была влюблена в петлюровского офицера. В достоверности я не знаю, что явилось непосредственной причиной этого дикого поступка. Часто на людях жена пыталась скомпрометировать Махно, морально его унизить. Однажды, в моем присутствии, она сказала о ком-то: “Это настоящий генерал, не то что Нестор…” – явно желая подчеркнуть, что не считает мужа полководцем».

И далее – очень любопытное:

«В Париже Галина Кузьменко работала то домработницей, то кухаркой и считала, что судьба, предназначавшая ее для лучшей доли, очень к ней несправедлива. В 1926–1927 годах она обратилась к советскому правительству с просьбой о возвращении ее в Россию. Насколько мне известно, Москва отклонила эту просьбу. Я не думаю, что Махно был в состоянии простить ей это письмо. Скорее, их продолжающийся союз объяснялся взаимной слабостью и невозможностью разорвать отношения. После смерти мужа Галина Кузьменко стала женой Волина, и вместе они совершили прямую подлость: выкрали из-под подушки покойного его личный дневник. Эта уникальная рукопись так никогда и не увидела свет».

Выкрала Галина Андреевна вместе с дядей Волиным дневник великого анархиста и грешника, или не выкрала, сейчас это никто не может подтвердить, как и не может опровергнуть. Эту тайну, повторяю, не разгадать, она навсегда осталась в глубинах прошлого.

Далее Метт уточняет:

«Махно вел дневник на протяжении всего своего пребывания в эмиграции, записывая впечатления о товарищах, их деятельности и многое другое. Я знаю об этом достоверно, в 1932 году он сказал мне, что хотел бы знать мое мнение по поводу одного эпизода, свидетелем которого я была, желал бы удостовериться, что в своем дневнике все отразил точно».

Значит, дневник был – это факт, как факт и то, что он исчез.

А вот и слова о дочери Махно, Леночке:

«Махно страстно любил дочь. Я не знаю, какими стали их отношения в конце его жизни, но когда девочка была маленькой, Махно бесконечно возился с ней, баловал, хотя в раздражении, бывало, случалось, колотил ее, после чего чувствовал себя совершенно больным только от одной мысли, что смог поднять на нее руку. Нестор мечтал, чтобы дочь получила образование. После его смерти я видела ее только однажды, ей было семнадцать лет, она была очень похожа на Махно, но, кажется, мало что о нем знала и, думаю, не интересовалась его судьбой».

И далее:

«Что же касается отношений Махно с Волиным, я уверена, что он не только не любил, но и не уважал будущего мужа своей жены, считал его человеком недостойным и бесхарактерным. Махно много раз говорил мне, что на Украине Волин раболепствовал перед ним и никогда не осмеливался высказать свое личное мнение в присутствии “батьки”…»

Кто такая Метт? Судя по всему, ее звали Ириной. Одна из наших эмигранток, которую злой вал Гражданской войны уволок на запад Европы, одна из целого миллиона наших соотечественников, появившихся в двадцатые годы во Франции, и не больше. Кто она конкретно, определить не удалось. Слишком много воды утекло с той поры. Но в эмиграции она пребывала где-то очень недалеко от батьки, вполне возможно, что была соседкой по дому. В чем в чем, а в наблюдательности ей не откажешь.

Именно она перепечатывала воспоминания Махно на машинке. Махно писал очень старательно, мучительно, коряво – для него это был адский труд, гораздо более тяжелый, чем какой-нибудь затяжной бой, в котором надо разбить кавалерийский полк, или совершение акции возмездия в отношении какого-нибудь начальника уездной варты – штабс-капитана Мазухина или кого-то еще…

Перепечатывая материалы, она не раз обращала внимание, что «факты, представляющие исторический интерес, перемежаются с отрывками речей, произнесенных на митингах в первые месяцы революции. Эти тексты не отличались большой оригинальностью и не заслуживали того, чтобы цитировать их спустя годы. Да и вообще кто и как умудрился записать эти речи в 1917 году? В то время такие речи произносились на каждом углу. Я не преминула сказать Махно, что, хотя его воспоминания очень интересны, в такой манере писать книгу нельзя, нужно отбирать факты и документы, располагать их так, чтобы получилась единая дельная книга, а он к тому времени, написав уже две книги, все еще не подошел к “махновщине”, написанное было только прелюдией».

Метт, несомненно, дала батьке ценный совет, но Махно был верен себе – он словно бы вспоминал свое прошлое, наиболее запомнившиеся его моменты и переживал их вновь. Метт написала: