Здесь, под небом чужим

«Нестор внимательно выслушал меня и не подумал последовать моему совету. Конечно, я не отличалась большим дипломатическим талантом, я сказала ему: “Вы – великий солдат, но не писатель. Попросите кого-нибудь из ваших друзей, хотя бы Марию Гольдшмит, помочь вам написать воспоминания…” Махно никогда не простил мне этих слов. Быть может, в конце жизни он все-таки вспомнил о моем совете, так как, к несчастью, случилось именно то, что я и предполагала: книга о “махновщине” не была закончена. Один из друзей Махно, француз, предложил ему материальную помощь, чтобы он смог завершить свои воспоминания, но, увидев, что работа никогда не кончится, перестал давать Нестору деньги. Махно оказался вынужденным зарабатывать на жизнь, и его мемуары так и не были написаны. Последние годы он провел в ужасающей нищете, которая никак не располагала к писательству…»

Будучи человеком наблюдательным, Метт пыталась проанализировать так называемый феномен Махно. Вот что она написала по этому поводу:

«Когда я сама задаю себе вопрос, как случилось, что такой человек сумел достичь в свое время невероятной власти над людьми, я объясняю это тем, что в глубине души он всегда оставался истинным украинским крестьянином, но, кроме этого, был великим артистом, неузнаваемо перевоплощавшимся в присутствии толпы. В небольшой компании он с трудом мог объясниться, его привычка к громким речам в интимной обстановке казалась смешной и неуместной. Но стоило ему предстать перед большой аудиторией, как вы видели блестящего, красноречивого, уверенного в себе оратора. Однажды я присутствовала на публичном заседании, в Париже, где обсуждался вопрос об антисемитизме и “махновщине”. Меня глубоко поразила тогда удивительная сила перевоплощения, на которую оказался способен этот украинский крестьянин».

И вот следующее, очень точное наблюдение, сделанное этой женщиной, считавшей, что на Махно она смотрела «взглядом со стороны», но взгляд этот, несомненно, был острым и свежим:

«Была еще одна черта в характере Махно, которая, несомненно, являлась причиной его успеха среди народных масс – его невероятная смелость и отвага. Аршинов, несмотря на явно враждебное отношение к Махно, рассказывал, что тот прогуливался под пулями, как под дождем, Аршинов считал такого рода смелость психической аномалией».

Грустная штука: когда Махно перестал быть всесильным батькой, все прилипалы-теоретики отвернулись от него; более того, предали – дядя Волин, распушив по-павлиньи хвост, кинулся ухаживать за его женой, совершенно не страшась молвы и того, что здорово сдавший, исхудавший бывший батька, а ныне инвалид, может дать ему по морде, Аршинов-Марин, в годы гражданской войны уцелевший только потому, что Махно не отпускал его далеко от себя, теперь презрительно выпячивал нижнюю губу и на улице, проходя мимо батьки, даже не поворачивал головы в его сторону…

Да что Аршинов-Марин! Куда более близкий человек, свой же, гуляйпольский, Иван Лепетченко, даже после смерти батьки слал письма в Париж, зазывая бывшего командира Гуляй-Поля на борщ с чесночными пампушками, обещал каждый день ставить ему на стол по крынке свежей сметаны и подавать вареники со свежей вишней по первому же требованию, лишь бы батька приехал к нему… Чекистские начальники переправляли пространные цыдули Лепетченко за кордон, расставляли ловушки, рассчитывая ухватить Махно под микитки, батька размазывал кулаком слезы по исхудавшим щекам, но на соблазн так и не поддался, на Украину не поехал. Не заманили его…

Когда Махно умер, урну с его прахом захоронили, как мы уже знаем, на кладбище Пер-Лашез, в одной стене с восемнадцатью парижскими коммунарами, номер его захоронения – 3934. Надпись более чем скромная: «Нестор Махно». Больше ничего. Еще – портрет. Вдове его Галине Андреевне было в ту пору всего тридцать семь годков… Выглядела же она гораздо моложе своих лет.

Когда в Париж пришли немцы, то они поспешили арестовать ее вместе с дочерью и отправить в Германию на заводы. Рейху нужна была дешевая рабочая сила… Галину Андреевну перебрасывали с одного завода на другой, и так продолжалось до сорок пятого года.

Победе Красной Армии она была рада: наконец-то нашлась сила, которая сломила голову этому чудовищу Гитлеру. Однажды к Галине Андреевне пришли двое, русский и немец, русский довольно дотошно расспрашивал ее то об одном, то о другом, то о третьем, по вопросам чувствовалось, что он многое знает из жизни русской эмиграции, но не все, выяснял, действительно ли она является вдовой Махно, когда же выяснил, то Галину Андреевну пригласили в комендатуру и там заперли в одной из комнат. Утром дали стопку бумаги, ручку и предложили написать все, что она знает об эмигрантах, особое внимание обратить на тех, кто работал против Советского Союза.

Галина Андреевна, сославшись, что со многими эмигрантами она вообще не знакома, отказалась это делать.