Зеленая брама

Движение, которое представляет фон Тёрне, с позиций гуманизма резко осуждает фашизм, его участники считают, что каждый немец и молитвой, и покаянием, и делами дол­жен отвечать перед всем миром, а прежде всего перед наро­дами, пострадавшими от нападения гитлеровцев, и тем са­мым искупить хоть часть их вины. Сам Фолькер — сын генерала войск СС, палача, позорно закончившего свою жизнь от пули не то бельгийских, не то голландских патри­отов (мне почему-то неловко было уточнять). Ища искуп­ления вины отца, фон Тёрне не раз бывал у нас в стране, в других странах, подвергавшихся оккупации в пору второй мировой войны. Он возлагал цветы к памятнику на Мамае­вом кургане над Волгой, участвовал в своеобразных суббот­никах на месте концлагерей Освенцим, Маутхаузен...

Позже я встречался с этим молодым человеком, носи­телем пылающей совести, и в Берлине, и в Москве, и на меж­дународных конференциях, связанных с проблемами мира.

Особенно запомнилась одна из наших последних бесед.

Я спросил фон Тёрне, слышал ли он об Уманской яме и входит ли этот концлагерь в число объектов, опекаемых «Ак­цией искупления немецкой вины».

Фон Тёрне, всегда казавшийся мне бледным, еще более побледнел.

— Само собой разумеется. Уманская яма упоминается в некоторых книгах, вышедших в эти годы. Немцы, может быть, во время войны и не слышали о ней, но теперь знают это ужасное место. В плане нашей организации — съездить в Умань, найти место концлагеря, посадить цветы в эту многострадальную землю.

Меня давно, со времен трагического августа сорок пер­вого, мучил один вопрос. Я никак не мог понять, почему у аккуратных и педантичных немцев в августе 1941 года царил такой хаос и беспорядок в лагере для советских военнопленных... Ведь вторая мировая война шла уже без малого два года, была захвачена чуть ли не вся Европа. Неужели не накопился опыт, неужели не были еще до нападения на нас отданы какие-то распоряжения ну хотя бы хозяйственного порядка, не установлены для содержания пленных нормы воды и пищи, пусть самые голодные и подлые?

Я понимал, что вопрос мой носит несколько демагогичес­кий и, уж во всяком случае, риторический характер. Я до конца своих дней благодарен неразберихе, царившей в ла­гере: будь у них порядок, за недолгие дни моего пребывания там распознали бы, что я политработник, и, безусловно, расстреляли.

Ответ Фолькера был неожиданным и еще более страш­ным, чем я мог предположить:

— Ты все-таки наивный поэт, Эуген, хотя и был комис­саром. Разве ты не знаешь «плана Барбаросса»? Ваша страна по этому плану должна быть молниеносно захвачена, с Москвой, Днепром, Донбассом, Волгой, Баку. Все должно было закончиться к осени. В интендантстве вермахта даже не занимались вопросами зимнего обмундирования. Незачем! Не понадобится! В плен попадают не полк и не дивизии, их уничтожают или они сами рассыпаются. В плену через шесть недель оказывается вся ваша страна, речь идет о порабощении всего населения. А военноплен­ные нужны были моим обезумевшим соотечественникам (так он сказал с печальной улыбкой) в весьма ограни­ченном количестве для того, чтобы убирать за сверхчело­веками навоз. Разве наци не отпускали пленных по до­мам?

Фолькер фон Тёрне не ошибается, задавая такой стран­ный вопрос.

Да, в первые недели Уманской ямы фашисты приме­нили хитроумный маневр: передали через громкоговорители, что должны объявиться красноармейцы — жители сел, оккупированных немецкой армией. Их ждут в комендатуре. Одновременно был подкинут слух (фашисты умели исполь­зовать слухи): они будут распущены по домам!

Фашистская разведка давно интересовалась нашими порядками, уж конечно, ей было известно, что по суще­ствующему правилу призывники проходили срочную службу вдали от дома.

Следовательно, сентиментальный пропагандистский трюк с возвращением осчастливленных украинцев в родные хаты не должен был коснуться основной массы военно­пленных.

А придумано было хитро!

Это была первичная регистрация (ведь в августе еще не составляли списков), способ выявления коммунистов, ко­миссаров, советских работников — всех, кто подлежал не­пременному уничтожению.

Расчет был психологически верен: именно эти люди бу­дут первыми искать любой возможности вырваться из-за колючей проволоки.

Проводился короткий, но достаточно подлый и опасный экзамен: скажи «паляныця», «било телятко». Знает ли украинский язык? Назови села, расположенные вокруг твое­го родного села. Названия колхозов? Фамилии соседей?

Экзаменаторы, прибывшие с Запада украинские нацио­налисты с желто-голубыми повязками на рукавах, были, пожалуй, опытными психологами либо считали себя тако­выми. Во всяком случае, для того чтобы выдать себя за местного украинца, чтобы обмануть этих гестаповских наемников, надо было хорошо подготовиться, умело сыграть роль простака.

Подозрительных охаживали кулаком и плеткой и тут же передавали в руки гестаповцев.

Не каждый день, но все же отпускали после проверки десяток-другой «местных жителей».