Зеленая ночь

Девушка была красива. Вот только вроде руки мускулистые. Мускулистая девушка — не девушка — в этом Умид был уверен твердо. Мускулы лишают женственности, делают девушку похожей на парня. Солмаз — это да, это девушка! Белое лицо, румяные щеки, брови шнурочком и нежное, мягкое, как хлопок, тело. Умид понятия не имел, какое у Солмаз тело; но, когда он оглядывал ее всю, ему прежде всего приходил на ум хлопок, мягкий, пушистый, только что очищенный хлопок.

Девушка закрутила волосы на затылке и, затенив ладонью глаза, взглянула на небо. Теперь, когда она вскинула голову, ее круглое лицо было хорошо видно. «Тубу! Дочь Хайрансы». И сразу на память пришли слова Халыка: «Женись на Тубу. Девушка что яичко». Яичко?.. Тело девушки напоминало цветом начинающий поспевать баклажан, на яичко же нисколько не походила.

Тубу осторожно вошла в воду и… исчезла. Умид затаил дыхание, прислушался — ни звука. Он приподнялся, встал на колени. Тубу стояла посреди реки лицом к нему, легонько поглаживая плечи. Вода доходила ей до подмышек, грудь видно не было. Он тихонько опустился на землю, подпер рукой голову; рука дрожала. Ноги тоже были какие-то не свои. Сердце колотилось так, будто он единым махом взбежал на гору. Болело в висках, ныло внизу живота… Потом вдруг — слабость, истома — будто из него разом выпустили всю кровь. Возникнув где-то в груди, эта приятная слабость разлилась по всему телу. Хотелось подняться, еще раз взглянуть на Тубу… «К черту!» — Умид перевернулся на спину.

Какая стала, а!.. А была-то!.. Тощая, черная, заморыш, а не девчонка! И тихонькая, как мышонок: никто и голоса ее не слышал. У Тубу не было никого, кроме матери, — отец умер, когда девочке шел третий год. Ребята в школе говорили, что Тубу потому такая хмурая, что у нее нет отца и она всем завидует. Еще говорили, что Тубу некрасивая, никто к ней никогда не посватается, так и состарится в домишке Хайрансы. А теперь поглядите на нее! Какая девушка!.. Да еще орденоносец!..

Интересно… Там, в армии, кого он только не вспоминал по вечерам, вроде всю деревню, а вот Тубу ни разу не пришла в голову. Умид на четвереньках пробрался за кусты. Сквозь пожелтевшую листву взглянул на тот берег. Глаза сразу наткнулись на синий комбинезон, брошенный на куст ежевики.

Тубу стояла спиной к Умиду, не спеша отжимая мокрые волосы. Потом узлом закрутила их на затылке. Она двигала руками, наклонялась, вновь распрямлялась. Умид смотрел на нее, и сердце так колотилось в груди, что казалось, сейчас оборвется…

Но вот бронзовое девичье тело скрылось под синим комбинезоном, и Тубу направилась к стоявшему посреди поля трактору. Издали она похожа была на парнишку. И походка у нее была как у парнишки, на ходу она размахивала руками.

Как в сказке: девушка искупалась в синей-пресиней речке и вышла из нее уже не девушкой, а парнишкой в синем комбинезоне.

Когда Умид вернулся в деревню, было далеко за полдень. Земля сквозь подметки жгла ноги. Вдохнуть полной грудью было страшно — спекутся легкие, — воздух был как в раскаленном тендире. Поскорей оказаться под старой шелковицей — ни о чем другом Умид не мог думать.

Запыленный газик стоял против высоких председательских ворот.

Умид вошел во двор. На веранде никого не было видно. Гюлендам сидела в тени сарая и, скрестив перед собой ноги, взбивала шерсть. Бабушка Миннет все так же, свернувшись калачиком, лежала на своем тюфячке. Патрон тоже был на прежнем месте. Меджид-киши сидел, прислонившись спиной к толстому стволу шелковицы, вытянув ноги в засученных по колено штанах. Перед ним на белой скатерти стояла чашка катыка, лежали зелень, сыр, помидоры.

Умид подошел к колодцу:

— Чего это мало, а?

Отец поднял голову, повел взглядом по раскидистым ветвям шелковицы.

— Жара… — Откусил от пучочка зеленого лука. — Да и отвык я… Сила уже не та… Ты голодный?

Умид подсел к отцу. Тот пододвинул к нему миску с катыком.

— Ешь. В такую жару ничего лучше нет!

Умид проворно опростал миску. Поел помидоры, сыр…

— Главное — пустая затея!.. — Меджид-киши вздохнул и двумя пальцами погладил седые усы.

— Почему?

— Пока я с колодцем возиться буду, она богу душу отдаст. — Он кивнул на бабушку Миннет. — Не дотянуть ей…

Умид поглядел на круглую старушечью голову: сквозь редкие седые волосы проглядывала красная кожа. Сразу расхотелось есть. Умид отвернулся, взглянул на веранду. Появилась бы сейчас Солмаз!.. Встала бы, облокотясь о перила, как стояла утром ее мать, стояла бы и смотрела на него!.. Уж он бы показал, на что способен!.. Лопату из рук не выпустил бы! Копал бы, пока не выкопал!.. Не для старухи ведь — для Солмаз!.. Вода была бы вкусная, чистая как слеза… Колодец Умида…

Он вдруг испугался: а что, если ее мать догадается, какие у него мысли?! Выскочит сейчас и давай орать!.. «Взбесился, сын землекопа!.. Да я лучше кобелю дочь отдам, чем тебе!» И, потрясая белыми кулаками над головой, выкрикнет, как тогда Тофик: «Ровню себе ищи! Ишак!..»