Зеленая ночь

Старушка на мгновение приоткрыла крошечные глазки и тотчас закрыла их. Губы ее дрогнули, и изборожденное морщинами круглое личико растянулось в улыбке.

— Зачем он ей, чуть живой?.. — негромко проговорил Меджид-киши. — На что ей сдался этот колодец? Дала ты нам работенку, Миннет!..

Яма была уже по пояс, Меджид-киши залез в нее, взял горсть земли, просеял меж пальцев.

— Глубоко придется копать, — вздохнув, сказал он.

— Откуда ты знаешь?

— Видишь, какая земля? Нисколечко влаги нет…

Поплевал в темные мозолистые ладони и взялся за лопату.

Умид боязливо глянул на веранду. Асли не было. Перед глазами вдруг встала волосатая спина, в ушах что-то загудело… Глаза сами собой уперлись в стену. Проклятая! Как надежно прячет она от людей этот двор! Это она отгородила Миннет от всего остального мира! Она сделала Патрона чужим среди деревенских псов, и цепных и бродячих!

«Птица залетит — крыло сломает, мул забредет — ноги поломает», — так говорится в страшных сказках.

Умид опустился на колени возле колодца.

— Пап!.. — запинаясь, робко сказал он. — Чего ты согласился рыть этот колодец?

— Не болтай попусту! — отрезал Меджид-киши, выбрасывая из ямы землю.

— Пойдем отсюда, а! Плевать на их деньги!

— На деньги-то плевать!.. Деньги что? Не было их у меня никогда, и не надо…

— А чего ж тогда мучаешься?

Меджид-киши воткнул лопату в землю.

— Кямрану повредить боюсь, — сказал он, переводя дыхание.

— При чем тут Кямран?

— Кямран — чабан, Халык — председатель. Откажусь я колодец копать, Халык на сыне отыграется. Я работал у него под началом, знаю: в племенном верблюде злости меньше! — Меджид-киши взялся за лопату.

Умид взглянул на веранду: чисто промытые стекла ее сверкали в солнечных лучах. Почему-то вспомнилась речка, бронзовая Тубу, укладывающая узлом черные волосы… И Умид подумал, что не такие уж они страшные, и двор этот, и стены. Просто у страха глаза велики — после вчерашнего случая все здесь кажется мрачным, таинственным, и гораздо больше, чем на самом деле.

Он встал, подошел к мотоциклу и, сдвинув в сторону тряпье, стал разглядывать запыленную машину.

За воротами остановился газик. Мотор последний раз вздохнул и замер. Во двор вошел Пири с большой корзиной в руках. Патрон, виляя хвостом, метнулся к нему.

— Пошел!..

Сразу стали мокрыми спина, шея… Задрожали ноги… Умид отвернулся, сделал вид, что копается в моторе. И вдруг совсем рядом увидел тень Пири, услышал его дыхание.

— Нравится?

Вопрос этот задал Пири, но голос был другой. Умиду показалось, что голос раздался из глубины, из колодца, который копал отец.

— Нет, — ответил он, глядя на огромную тень Пири.

— Если хочешь, можно…

— Не хочу!.. — Умид быстро закрыл мотоцикл тряпьем. Моргая от смущения, уставился на верхушку шелковицы.

Пири посмотрел на колеса мотоцикла. Указательным пальцем поскреб заросшую щетиной щеку.

— Я сейчас! — вдруг сказал он и быстро пошел к воротам.

Затарахтел мотор.

Умид вернулся к колодцу. Рубаха на отце промокла, прилипла к спине. На жилистой, темной, как головешка, шее росинками проступил пот.

— Давай покопаю!

— Сиди пока… Придет и твой черед. Всю грязь, жижу тебе отсюда вытаскивать!

Дожевывая свежий чорек, к колодцу подошел Джафаркулу.

— Со вчерашнего дня всего и выкопал, дядя Меджид?

— Попробуй, может, у тебя быстрей пойдет!

— Ты что?! — Джафаркулу отпрянул в испуге. — У меня грыжа! — Сунул в рот последний кусок и, не переставая жевать, поспешно удалился.

Опять к воротам подкатила машина, опять, тяжело вздохнув, затих мотор. Вошел Пири с канистрой в руках:

— Бензин принес!

Он убрал с мотоцикла тряпье, тщательно протер его. Желтый красавец, на котором Тофик гонял когда-то по деревне, засверкал в солнечных лучах. С новой силой взыграла в Умиде зависть.

Пири принес насос, подкачал шины, завел мотор. Патрон вскочил и отбежал к ограде. Меджид-киши высунул голову из колодца. Гюлендам, возившаяся у очага, обернулась, Асли на веранду не вышла. И бабушка Миннет никак не отозвалась на оглушительный треск мотоцикла. Лежала, закрыв маленькие глазки, и белое накрахмаленное покрывало на ее животе чуть заметно поднималось и опускалось.

Лоб у Пири был мокрый, пот стекал по щекам, подбородку, но Пири не замечал его. Виновато улыбнулся Умиду и кивнул на мотоцикл.

Умид сам не заметил, как очутился на седле.

Пири подбежал к воротам, толкнул одну створку…

Теплый ветер трепал Умиду волосы, гладил лицо, забивался за воротник, бурдюком надувал рубашку. На выбоинах мотоцикл подбрасывало, мышцы на груди вздрагивали. Умиду чудилось, что тысячи пальцев щекочут все его тело — от затылка до пяток. Хотелось смеяться.

Мотоцикл проскочил недостроенную баню и понесся вдоль плетня колхозного сада. Серые от пыли деревья торопливо передавали друг другу оглушительный треск мотоцикла. Позади осталась артезианская скважина, длинное здание столовой с висящим на двери замком…