Зеленый остров

— Нет уж, — резко воскликнула Зоя, — хватит с меня женихов! Мало того, что из цеха ушла, ты хочешь, чтобы я и с завода уволилась?

— Зоечка, но, по-моему, он хороший человек…

— А ты в этом уверен?

— Да… То есть нет… Не совсем, в общем.

— Ну вот, ты сперва разберись хорошенько, какой он. А потом уж ищи своему новому другу невесту. Только меня, пожалуйста, оставь в покое, слышишь?

— Слышу, — виновато сказал Игорь.

21

Голые лампочки еще светились над подъездами соседнего дома. Их желтое колючее сияние сквозило между ветвями тополей, на которых кое-где остались пучки мертвых листьев.

Пока нагревалась вода для кофе в латунной турчанке, Нина Федоровна смотрела, опершись руками о подоконник, в разжиженную синьку раннего утра. Каждое утро останавливалась она у окна с надеждой увидеть первый снег, его утешительную белизну, однако затвердевшая от ночных морозов земля еще оставалась неприбранной — в жухлой листве и клочьях бумаги.

Электрическая кофемолка с бодрым жужжанием сделала свое дело; когда Нина Федоровна сняла с нее прозрачную пластмассовую крышку, ударил летучий аромат жареного кофе. Этот запах возбуждал Нину Федоровну, пожалуй, больше, чем сам напиток.

Дождавшись момента, когда со дна узкогорлой посудины рванулся к поверхности клубящийся ворох пузырьков — так называемый «белый ключ» — Нина Федоровна сняла турчанку с плиты. Бросив несколько кристалликов соли, засыпала следом кофейный порошок.

Содержимого турчанки как раз хватало на две тонкостенные чашки. Отпивая маленькими глотками, Сергей обычно приговаривал, что лучшего, чем у матери, кофе он нигде не пробовал.

Чашку Сергея Нина Федоровна давно уже убрала подальше, чтобы не попадалась на глаза. Да и кофе после того, как сын уехал, варила очень редко. А сегодня необходимо было взбодриться перед работой. Больше месяца от Сергея не было письма, и Нина Федоровна почти не спала ночью.

Осторожной узкой струйкой налила парящего, почти черного напитка в свою чашку, остальное — больше половины турчанки — осталось стыть и, значит, пропадать на плите.

Позавтракав, Нина Федоровна переоделась в строгое платье, ненадолго занялась в прихожей перед зеркалом своим лицом, потом надела осеннее пальто. Она заперла дверь на два оборота, после чего бдительно подергала ручку: как многие одинокие женщины, боялась квартирных воров.

Вяло зарождавшийся октябрьский день обещал быть холодным и пасмурным. Рваные облака низко стелились над поселком, а выше облаков была сплошная, серая, как бетон, мгла. Нина Федоровна торопкой поступью шла к заводу, уголком поднятого воротника закрывалась от встречного ветра.

По замазученной рабочей обувью лестнице поднялась на второй этаж цехового корпуса; воздух здесь был теплым, влажным от пара, проникавшего с первого этажа, где располагались душевые. Долго шла вдоль многочисленных дверей цеховых бухгалтерий, плановых отделов, красных уголков, кабинетов начальников цехов слева, мимо однообразно квадратных, зарешеченных окон справа, за которыми был черно-смоляной простор цеховых крыш.

Без десяти восемь Нина Федоровна вошла в метрологическую лабораторию, поздоровалась с теми немногими, кто пришел еще раньше; в закутке, отгороженном занавеской, повесила пальто на гвоздик, мельком взглянула на себя в зеркало; потом прошла к своему столу и сразу же принялась за отчеты. Работа была для Нины Федоровны спасением — с тех пор, как она рассталась с мужем. Теперь и сын ушел от нее — и Нина Федоровна готова была сутками не выходить с завода. Она старалась почаще бывать в цехах, а если оставалась в лаборатории, то закапывалась в бумаги, чтобы не замечать окружающих, не слышать их беззаботную болтовню.

Вошла в лабораторию техник Валентина Сазонова. Звучно поздоровалась со всеми, а когда встретила взгляд Нины Федоровны, бело-розовое лицо ее с подголубленными веками тотчас приняло страдальчески-сочувствующее выражение.

У Нины Федоровны заныло сердце. Она хорошо знала, что означает такая метаморфоза.

И в самом деле, Валентина принесла новость. Но прежде чем сообщить ее Нине Федоровне, по обыкновению своему, рассказала эту новость всем остальным. И уж потом, вскинув над переносицей тонкие брови, подкатилась к столу Коршунковой и запричитала:

— Ой, даже не знаю, то ли говорить, то ли нет. Уж и расстраивать не хочется — столько вы пережили — да ведь все равно узнаете, мир-то тесен, дорогая Нина Федоровна!

Она была мастером своего дела, эта Валентина! После первого удара не спешила со следующим, желая полюбоваться состоянием жертвы. А лицо Нины Федоровны действительно побелело.

— Я ведь опять про Зойку хочу рассказать, — продолжала Валентина. — Была вчера у матери своей. Вы же знаете, что Зойка с моими в одном подъезде живет. Ну и встретила я ее во дворе, Зойку-то. Она свою Ленку домой загоняла. И вот гляжу я и понять не могу: с чего это Зойка так располнела? Она в плаще была, в расстегнутом, вроде полами прикрывалась, а все равно заметно. Вот такое уже у нее пузо, ходит, как утка переваливается. — И Валентина показала, какой живот у Зои и как она ходит.