Зелимхан

Гордый, самовлюбленный старшина, к тому же

привыкший делать и приобретать все с помощью чужих

рук, не мог примириться с умеренным тоном стариков.

Он резко остановился посреди комнаты и спросил:

— Что значит разумно, без ущерба? Как это

понимать?

Все смолкли, чувствуя, что разговор может принять

враждебный характер. Товмирза тоже молчал, не

решаясь продолжить свою мысль.

— Пусть они вернут нам коня и оружие, — наконец

нарушил тишину белобородый Гоба. — А мы

возвратим им их невесту, и на этом кончится ссора.

— Что-о? Вернуть им Зезаг? — вскричал Говда.

— Да как можно даже подумать об этом?

— А ничего другого не придумаешь, Говда, —

сказал Товмирза, хлопнув себя ладонью по сухощавой

голени. — Боюсь, что углубив ссору с Зелимханом,

можно еще больше опозориться.

— Этого еще не хватало моему дому! — старшина

нервно прошелся по комнате. — Нет, чем пойти на

такое, лучше трижды приму кровную месть.

— И это можно, если нравится, — сказал

Товмирза, не повышая голоса. — Но стоит ли? Надо

подумать.

— Да, конечно, надо подумать, — закивал головой

Гоба, и все же, желая угодить старшине, добавил:

— Законы адата нерушимы, рано или поздно потомкам

Бахо придется заплатить кровью за нанесенное нам

оскорбление.

— Вот с этим я согласен, — повернулся к нему

старшина. Говда хотел мести, но чтобы она осущест-

вилась силами рода, желательно, без участия его

самого и его сыновей.

Так, по сути, и не договорившись ни о чем, старики

встали, чтобы расходиться, как вдруг отворилась дверь

и на пороге появилась мать Успы. Она была бледна,

губы ее дрожали.

— Зезаг ушла из дому, — с трудом произнесла

она, — уже вторые сутки я не могу найти ее след.

Вечернее солнце скрылось за гребни гор, и лес, уже

одетый в зеленый весенний наряд, начинал

растворяться в сиреневых сумерках, когда на тропе,

спускающейся с крутой горы к аулу Харачой, показался

всадник. Левой рукой он вел на поводу запасного

оседланного коня. Это возвращался в родной дом Зелимхан.

Солтамурада он отправил в Махкеты с поручением

разузнать, собирается ли Говда добровольно вернуть

Зезаг.

Из-за облаков выглянула луна. Вдали в

сизо-голубой дымке показалась величественная вершина

Харачой-Лама. Зелимхан придержал коня.

— Край мой родной, — произнес он с бесконечной

нежностью, будто впервые увидел эту гору, и

медленно, словно боясь ранить цветы, густо росшие под

ногами, сошел с коня. «Хорошо, что аллах наделил этой

красотой, этим чистым воздухом всех... Всех — и

бедных, и богатых, — размышлял харачоевец. — Но нет —

не всех!.. Кто-то ходит здесь и дышит свободно, а я

должен пробираться тайком, под покровом темноты».

Он нагнулся, сорвал кислый лист щавеля и с

удовольствием пожевал его.

Сколько радостей таит для человека жизнь!

Зелимхан всегда был открыт для каждой, самой малой

радости, но теперь жизнь возложила на него тяжелое

бремя: отомстить тем, кто сгноил в тюрьме двух его

братьев, упрятал туда же его старого отца, а главное —

опозорил его дом, дом честного и гордого Бахо. Обет

абрека требовал от него сейчас огромной собранности

и целеустремленности.

Эта черта — умение, не тратя лишних слов,

добиваться своей цели — была свойственна Зелимхану

с юных лет. Он унаследо!вал ее от своего деда — Бахо,

в свое время выстоявшего в жестокой борьбе с

фанатичными мюридами Шамиля. Дед стремился передать

внуку свою житейскую мудрость, учил его

предсказывать погоду, обрабатывать землю, лечить скот,

открывал ему хитрые тайны охоты и звериного мира. И уж,

конечно, обучал, мальчика неизменным молитвам. А

тот, любознательный от природы, не упускал случая

и схватывал на лету все ценное из бесед с мудрым

наставником. Теперь все это долж-но было пригодиться

молодому абреку.

Коней Зелимхан оставил с лесу, укрыв их в

надежном месте, а сам направился к дому. «Надо спешить,—

думал он. — Не .сегодня, так завтра нужно проникнуть

к Чернову и покончить с ним. Иначе будет поздно,

этот обманщик сбежит. Не случайно же люди

поговаривают, что пристав собирается перевестись из

Ведено».

Когда Зелимхан приблизился -к своему дому, его

поразила мертвая тишина, царившая в нем. Только во

дворе навстречу ему выбежал откуда-то старый пес

и завилял хвостом. Абрек вошел >.в переднюю и, достав

из кармана спички, зажег керосиновую лампу без

стекла. В комнатах не было ни души, все вещи были

разбросаны, словно после пожара. «И куда они девались?

Что тут могло произойти? — тревожно думал

Зелимхан. — Ведь еще два дня назад они никуда не

собирались. Отправились к родственникам?.. Но почему

в доме такой беспорядок?..»

Вдруг за спиной у него скрипнула дверь.

— Да будет добрым твой вечер, Зелимхан, —

раздался показавшийся ему знакомым голос.

Он обернулся. На пороге стоял Одноглазый,

длинный, как шест, засунув большой палец левой руки за

тонкий чеченский поясок. Вор опасливо и в то же время

нагловато глядел на абрека. Как принято у чеченцев,

Багал вошел без стука, да и собака почему-то не

предупредила лаем о появлении чужого.

— А-а, Багал, это ты, проходи, — рассеянно сказал

занятый своими мыслями Зелимхан и предложил гостю

сесть на нары.

— Я пришел узнать, как ты тут поживаешь, —

стыдливо опустив глаза, произнес Одноглазый.