Зелимхан

здесь: дикие леса, глубокие ущелья, узкие и незнакомые

дороги и, главное, хмурые крестьяне и пастухи,

влачившие безрадостное существование. Больше того, это их

бесправное существование было естественным в

понимании блестящего офицера, привыкшего смотреть на

простых людей Кавказа как на рабов, которые сеют и

убирают для него хлеб, выращивают барашков для

шашлыка, ткут сукна для его нарядных черкесок,

выделывают кожу для изящных сапог, выхаживают для

него рысаков — словом, делают приятной и радостной

жизнь его, Кибирова. Когда же надоедало без конца

пить вино и скакать верхом на коне, можно было

разнообразить эту жизнь тем, что так волнует кровь —

убийством беззащитных этих рабов, да еще и

любоваться, как умирают эти хмурые, молчаливые крестьяне.

Для Кибирова это было развлечением. Но сейчас

острее всего было желание выполнить закон кровной мести.

Завтра его солдаты ворвутся в аул. Они убьют

первого же встречного крестьянина, который посмеет не

так взглянуть на них. Тогда штаб-ротмистр пошлет

начальнику области хвалебное донесение об

уничтожении им очередного сподвижника абрека Зелимхана. Его

будет благодарить сам генерал, пришлет поздравление

и наместник. Разве плохо? Нет, это была прекрасная

перспектива!

Но как ни старался Кибиров, ему не удавалось

напасть на след «государственного преступника», голову

которого он обещал положить на стол генерала

Шатилова. А время шло. Абрек был по-прежнему недосягаем.

Вот уже около двенадцати лет никто не может ни убить,

ни взять его в плен. Зелимхан же доставлял

хвастливому начальству на Тереке большие неприятности.

Задумав увезти у них из-под носа что-нибудь

важное, абрек заранее сообщал об этом штаб-ротмистру

Кибирову так же, как в свое время Вербицкому, даже

называл место и час предварительного сбора своего

отряда, но когда Кибиров прибывал .туда со своими

войсками, оказывалось, что зелимхановцы уже сделали

свое дело и окрылись, а главарь их оставил ротмистру

записку: «Господин Кибиров, вы опаздываете, мне

некогда. Зелимхан».

Много раз дразнил так харачоевец кичливого

офицера, оставляя его в дураках. После очередного

скандала, появляясь перед своими подчиненными, Кибиров

нервно постукивал по сияющему голенищу своего

сапога полированным стеком. Это означало, что

штаб-ротмистр сильно не в духе.

Не в духе был и наместник в Тифлисе. Очередные

реляции о разгроме какого-нибудь горного аула явно не

могли скрыть того, что в поимке знаменитого харачоев-

окого абрека власти нисколько не продвинулись вперед.

Становилось ясно, что рассчитывать можно только на

предательство со стороны тех, кто стоял близко к

Зелимхану. Хорошо понимая это, Шатилов однажды

вызвал к себе Шахида Борщикова из Шали.

— Нам хорошо известны ваши родственные связи с

Зелимханом, знаем мы также, что он общается с вашей

семьей, — сухо сказал генерал. — Выбирайте одно из

двух: высылку в Сибирь или чин русского офицера,

восемнадцать тысяч золотом и триста десятин земли.

Не подготовленный к такому разговору, Борщиков

растерялся.

— В поимке Зелимхана лучше всех могут помочь

властям харачоевские Элсановы, которые преследуют

его из кровной мести, — глубокомысленно изрек он

после долгого молчания.

— Полно притворяться, господин Борщиков, —

перебил его ротммстр Данагуев, приглашенный на эту

встречу как знаток зелимхаиовских дел. Он сидел в

коляске, так как после стычки с Дудой на ассшювском

мосту у него были парализованы ноги. Желая проявить

перед начальством свою осведомленность, Данагуев

многозначительно добавил: — У нас есть данные, что за

последний год вы встречались с Зелимханом...

Борщиков побледнел, в первый момент у него даже

отвисла челюсть, но он быстро взял себя в руки и,

сердито поведя глазами, тихо произнес:

— Это неправда.

— Удивляюсь, ваше превосходительство, —

обернулся Данагуев к генералу. — Как у этого человека

при мне поворачивается язык говорить такое. Ведь я

хорошо знаю все их повадки.

— Кому должно быть стыдно? Вы что — уличили

меня в связях с Зелимханом? А факты где? —

Борщиков постепенно повышал голос, пока не перешел на

крик. При этом он угрожающе положил руку на

рукоять своего посеребренного кинжала.

— Молчите! Бесстыжий человек! — подпрыгнул

Данагуев, упершись руками в края коляски. — Может

быть, мне напомнить вам только две ваши ночи?.. Вас

давно следовало бы заковать в кандалы и отправить в

тюрьму вместе со всеми этими разбойниками!

— Хорошо, что сне не зависит от вас, — съязвил

Борщиков, но тут же, холодея, подумал, что начальству,

возможно, стало известно о его участии в зелимхаиоп-

ском походе в Кизляр. Он сразу осекся и умолк.

— Я покажу тебе, что от меня зависит, сволочь

такая! — кричал Данагуев, потрясая кулаками и дергаясь

в своей коляске, как пес на цепи.

— Хватит! — прикрикнул генерал, стукнув кулаком

по столу. — Что вы тут базар устроили?

На минуту все умолкли.

— Ваше превосходительство, я не буду ничего

говорить при этом человеке, — решительно заявил

Борщиков, первым нарушив тишину.

Шатилов с Данапуевым переглянулись. Адъютант

помог ротмистру выкатить его коляску. В кабинете

остались генерал, Борщиков и поручик Грибов. Он также

был прикомандирован к генералу в качестве знатока