Зелёная Миля

– Когда мы поженились, мы были молоды – многие женятся в этом возрасте, моя собственная мать, например, но не настолько, как ты говоришь.

– Тогда сколько тебе лет? Я всегда считала, что тебе чуть-чуть за восемьдесят, что ты моего возраста или даже немного моложе, но в соответствии с этим...

– Мне было сорок, когда Джон прошёл Зелёную Милю. Я родился в 1892-м. То есть сейчас мне сто четыре года, если не ошибаюсь.

Она в изумлении смотрела и молчала. Я протянул ей оставшуюся часть рукописи, снова вспомнил, как Джон прикоснулся ко мне в своей камере. «Ты не взорвёшься», – произнёс он, улыбаясь от этой мысли, и я не взорвался... но что-то со мной всё равно произошло. Что-то продолжительное.

– Прочти то, что осталось, – сказал я. – Все ответы здесь.

– Хорошо, – едва слышно прошептала она. – Мне немного страшно, я не могу врать, но... ладно. Где ты будешь?

Я встал, потянулся, прислушиваясь к хрусту в позвоночнике. Я точно знал, что меня уже тошнит до смерти от солярия.

– Я буду на поле для крокета. Хочу ещё показать тебе кое-что.

– Это... страшно? – В её робком взгляде я увидел ту маленькую девочку, какой она была, когда мужчины носили соломенные шляпы летом и енотовые пальто зимой.

– Нет, – улыбаясь, произнёс я. – Не страшно.

– Ладно. – Она взяла страницы. – Я заберу их с собой. А тебя найду на поле для крокета где-нибудь... – Она пролистала страницы, прикидывая. – В четыре. Хорошо?

– Отлично, – сказал я, думая о слишком любопытном Брэде Долане. Он уже уедет к этому часу.

Она слегка сжала мою руку и вышла. Я постоял у стола, осознав вдруг, что на нём нет ничего, кроме подноса с завтраком, который утром принесла Элен, мои разбросанные бумажки, наконец исчезли. А я никак не мог поверить в то, что поставил последнюю точку... и, как видите, поскольку всё это написано уже после описания казни Джона Коффи и после того, как я отдал последнюю стопку листков Элен, я действительно не закончил. И уже тогда знал, почему.

Алабама.

Я взял последний гренок с подноса, спустился вниз и пошёл к полю для крокета. Я сидел там на солнце, наблюдая за несколькими парами и одной бодрой компанией из четырёх человек, машущих деревянными молотками, думал о своём, стариковском, и солнце грело мои старые кости.

Примерно в два сорок пять от стоянки автомобилей начали сползаться сотрудники следующей смены, с трёх до одиннадцати, а в три уехала дневная смена. Большинство расходились группами, но Брэд Долан, как я заметил, уходил один. Это был своего рода счастливый знак: может быть, весь мир ещё не скатился в конце концов, к чёрту. Из заднего кармана у него торчала книжка анекдотов. Дорожка к стоянке проходила мимо поля для крокета, и он увидел меня, но ни помахал, ни нахмурился в мою сторону. Мне это было на руку. Он сел в свой старый «шевроле» с наклейкой на бампере: «Я видел Бога, и его имя Тритон». Потом уехал восвояси, оставив за собой тонкий след протёкшего моторного масла.

К четырём часам пришла Элен, как и обещала. По её глазам было видно, что она опять плакала. Она обняла меня и крепко прижала к себе.

– Бедный Джон Коффи, – сказала она. – И бедный Пол Эджкум.

А я услышал голос Джен:

– Бедный Пол. Бедный мой парень.

Элен снова заплакала. Я поддержал её, и мы стояли на поле для крокета под вечерним солнцем. Наши тени словно танцевали под воображаемую музыку воображаемого радио.

Наконец она взяла себя в руки и отстранилась от меня. Поискав платочек в кармане блузки, она вытерла им слезящиеся глаза.

– А что случилось с женой начальника, Пол? Что случилось с Мелли?

– Её сочли здоровой, во всяком случае врачи в больнице Индианолы, – сказал я. Я взял её под руку, и мы пошли к тропинке, ведущей от стоянки в рощу. К сараю у стены, отделяющей Джорджию Пайнз от мира молодых людей. – Она скончалась от сердечного приступа, а не от опухоли мозга спустя десять или одиннадцать лет. Ей было, по-моему, сорок три. Хэл умер от инсульта, кажется, в период бомбёжки Перл Харбора, а может, и в тот самый день, не помню точно, – так что она пережила его на два года. Вот такая ирония.

– А Дженис?

– Я не очень готов сегодня, – сказал я. – Расскажу как-нибудь в другой раз.

– Обещаешь?

– Обещаю. – Но это обещание я не сдержал. Через три месяца после того дня, когда мы пошли в рощу вместе (я бы держал её за руку, если бы не боялся причинить боль её скрюченным и опухшим пальцам), Элен Коннелли тихо скончалась в своей постели. Как и Мелинда Мурс, она умерла от сердечного приступа. Санитар, обнаруживший её, сказал, что её лицо было спокойно, словно смерть наступила вдруг и без боли. Я надеялся, что он прав. Я любил Элен. И мне её очень не хватает. Её и Дженис, и Брута и всех моих ребят.

Мы дошли до второго сарая на тропинке, который стоял у стены. Под сенью колючих сосен его просевшая крыша и покосившиеся окна были в кружевных тенях. Я направился к нему, Элен чуть задержалась, глядя с испугом.

– Всё нормально, не бойся, – сказал я. – Правда. Пошли.