Земледельцы

и вот почему оставили последним его слово («Купим трактор»): потому право ходока, командное положение ходока — одно из самых естественных и бесспорных прав и положений. Настоящим председателем надо родиться, но из чего — вот в чем вопрос. Из ходатая по общественным делам. Из человека, который тщится и умеет выйти во внешний мир и стать перед ним за интересы своего «прихода». Вышедший посланным и принесший добрые вести — благословен. Вышедший, как Макар, непосланным — благословен трижды. Потому что после этого его главенство люди принимают, как волю судьбы.

Посмитный действовал так, словно получил основательную подготовку в некоем учебном заведении, во всяком случае, так, будто за плечами у него был многолетний опыт руководства коллективным хозяйством. Казалось невероятным, что ничего этого не было.

Хозяйство, понял он сразу, не может существовать изолированно. Его положение и благополучие прямо зависят от того, насколько прочно и выгодно оно связано с «внешним миром». Устанавливать эти связи должен председатель. Тот, кто не умеет этого, может быть идеальным во всех других отношениях, но первым среди равных в колхозе быть не может и не должен.

Посмитный, далее, понял, что быть председателем — значит быть добытчиком: денег, машин, материалов — всего, что требуется. И ни на минуту не забывать, что самое лучшее руководство — это когда на положение в хозяйстве воздействуешь экономически, как сказали бы сейчас. Купленным трактором, которого не разрезать на части, Посмитный своих единоличников связал куда крепче, чем мог бы это сделать только при помощи своей воли. В двадцать седьмом году в соседнем ТОЗе «Земельный труд» тоже собирались купить трактор, но передумали, и весной председатель Иван Шевченко пришел к Макару:

— Одолжи ваш. Отпахаться надо.

— Я его уважал, — рассказывал Макар Анисимович, — но отказал. Не было расчета.

И опять же, как человек ты можешь быть способным отдать соседу последнюю рубаху, но как председатель ты ничего и никому не имеешь права отдать, если не уверен, что взамен получишь столько же, то есть если нет расчета меняться.

В 1927 году к Макару пришел Федор Серкизюк, тот самый, кто четыре года назад привез сюда из Подолии другой ТОЗ под названием «Восходящее солнце» с готовой печатью и бумагой на землю вблизи Джутастрова. Худой, усталый, обносившийся, стоял он перед Макаром, который спокойно, без удивления его рассматривал. Федору было больно и неловко. С ТОЗом у него ничего не вышло. Никто его не слушал, кредиты проедали, кое-как сговорил на трактор — пожадничали и купили старый, никуда не годный. Пришлось продавать. Продали с убытком, деньги опять же поделили, земля в аренде у кулаков. Федор предлагал объединиться. Член партии с 1918 года, единственный партиец на все хозяйства округи, он очень хорошо понимал, что рано или поздно дело кончится этим. Но сказать так не мог. Он пришел не агитировать Макара за объединение, не учить его по праву члена партии, а с последней надеждой найти, наконец, для своих 14 семей какой-то берег. Переругались, рассказывал он с тоской Макару, издергались от бедности и зависти: здесь все для них чужое, скучают, кидаются на всякий слух.

— Завидуют — то да, — сказал Макар, а сам думал об их земле, о том, что, если сойтись с ними в одно хозяйство, можно будет разжиться новым кредитом. Заложена конюшня, склад, свежая копейка будет к месту и ко времени.

Если не самым первым, то одним из самых первых в стране Посмитный понял также, что при ведении общего хозяйства вреднее всего уравниловка.

Как рассветало, он садился на лобогрейку и косил, пока было видно. Утром брал сажень и замерял, а замерив, говорил: «Вот это и есть норма». Потом принимался возить в стог снопы. Сосчитав количество возов, говорил: «Вот это и есть норма». Приходило время рыть ямы для силоса, он выбирал себе место и копал, пока было видно. Потом говорил: «Вот это и есть норма». И так по всем мужским работам. Каждая его норма не была рекордом, к которому долго готовятся и копят силы. Как и все, он работал ежедневно, и сил ему требовалось на каждый день одинаково. Другое дело, что он лучше многих умел, натянув с утра на лоб фуражку, только вечером сдвинуть ее на затылок.

Когда касалось таких преимущественно женских работ, как, скажем, прополка, он объявлял жене: «Палажко, сьодни приду тебя мерять». Приходил, мерял, сколько она прополола, и говорил: «Вот это, бабы, и есть норма». Их, Макара и Палажки, нормы держались не годами и пятилетками, а десятилетиями. Но если Макар свои выполнял до конца тридцатых годов, одновременно оставаясь председателем, то Палажка свои — до начала пятидесятых. Только в 1963 году он встал на общем собрании и сказал:

— Товарищи, вы все знаете мою жинку Палажку. Она с первого дня в колхозе и как работает — тоже знаете. А сейчас стала стара, и здоровье не то. Может, отпустим ее на пенсию?

Люди в зале поднялись и зааплодировали.