Земледельцы

Наконец — припекало солнце, да и времени прошло часа полтора — одна сказала, что тяпка, пожалуй, ужо не завязнет. Он еще и с ней постоял после того немного, и даже сказал, что сию минуту-таки пойдет завтракать, а там и вздремнет, и он-таки вернулся, но — к конторе. Там я потерял его из виду.

На крыльце, уже без него, шел разговор об озимых в связи с дождем. Зима была бесснежная, и они погибли почти во всех колхозах района — вымерзли. Весной пришлось пересеивать яровыми.

— А старый рискнул, забороновал. Никто кругом не хотел: боялись. А оно как? У других вода сверху, ударил мороз, образовался лед. А у нас же после бороньбы она ушла вниз. Нет ее сверху, и корки никакой. Пшеница выстояла, — объяснял мне один колхозник.

— Теперь пойдет, — добавляли другие.

— С хлебом будем.

— Будем. Старый рискнул….

По радио передавали производственную гимнастику. Вдруг в репродукторе что-то щелкнуло.

— Внимание, — раздалось оттуда. — У микрофона товарищ Посмитный.

— Давай, — послышался оттуда его глуховатый недовольный голос. — К бригадирам обращаюсь: почему людей в поле не везете? Тяпка уже не вязнет — почему не везете? Немедленно найти шофера автобуса. Он, наверно, спит: рад, что дождь. Какой там дождь? Людей надо везти, а не спать. К бригадирам обращаюсь! Буряк надо полоть, это наши гроши.

Наступила пауза, слышалось, как он сердито дышит.

— А я вчера про гречку сказал: «Досеять!»

И еще с четверть часа весь колхоз слушал про гречку, про то, как провел утро, кого встретил, с кем разговаривал.

К Посмитному в тот раз у меня было конкретное дело. Газете требовалась статья за его подписью. Одна молодая колхозница из Харьковской области прислала письмо, в котором жаловалась на председателя: тот не пускал ее на учебу в медицинский институт. По этому вопросу и должен был высказаться Макар Анисимович.

— Из Киева или Москвы? — спросил он, когда я представился ему возле конторы.

— Из Москвы.

— Ну да. А что ты хотел?

— Да вот письмо одна девушка написала. — Я вынул конверт.

— Пошли к тебе. В гостиницу.

В комнате стояло шесть кроватей и в проходах между ними — три стула. На спинках стульев висели пиджаки и рубашки постояльцев.

— Где твоя? — спросил он.

Я показал свою кровать. Он сел на нее и приготовился слушать.

— «Дорогая редакция! — начал я читать. — Уже восемь лет я работаю в колхозе имени Свердлова. Как только закончила семилетку, пошла в поле. Потом послали дояркой. Закончила десять классов без отрыва от производства…»

Макар Анисимович одобрительно кивал.

— «Из школы приходила в полночь, а на рассвете — уже на ферму. Но я все-таки училась, окончила среднюю школу, получила аттестат зрелости».

— Так. На ферме, так. И что они только думают, те конструкторы, за механизацию? Ты напиши: мы карусель делаем.

— «Теперь хочу учиться дальше, — продолжал я читать, — и стать медиком. А председатель не отпускает. Он говорит: «Надо в колхозе работать». Потом говорит: «Вот если б на агронома или зоотехника, может, отпустил бы тебя, а медики у нас есть». Так неужели я не могу сама выбирать профессию? И что делать, если мне нравится медицина, я ее люблю и мечтаю стать врачом?»

— Не хочет, значит, — сказал Макар Анисимович, когда я закончил.

— Чего, Макар Анисимович?

— В колхозе работать не хочет.

Он надавил на кровать слева от себя, потом справа, словно проверял исправность пружинного матраца. Попробовал никелированную шишку: туго ли навинчена.

— Не так, Макар Анисимович. Немножко не так, — сказал я. — Она все понимает. Я понимаю, пишет, что колхозу нужны работники, и тружусь честно, но ведь и образованные люди нужны стране.

— Никто не хочет. А мы работали. Все работали. Отвернул одеяло, мельком взглянул на простыню.

— Постель поменяли, когда вселялся?

— Спасибо, поменяли. Так что мы ему скажем, тому председателю?

— Все работали. На солнце не смотрели. Ну, я пошел. Я долго с тобой не могу. У меня диабет. А что ты хотел?

— Да вот девушка… Надо бы ваш ответ тому председателю. Чтоб отпускал молодых учиться. Вы ж отпускаете.

— Ты будь тут, — сказал он, помолчав. — Я к тебе приходить буду.

Аккуратно, без стука, прикрыл за собою дверь. Слышно было, как прошаркал по коридору к выходу.

Я решил, что с час времени у меня все-таки есть, и отправился в контору. Там кое-что узнал для будущей его статьи — как-то еще удастся о ней договориться… В колхозе насчитывалось 200 человек, которые, кроме школы, закончили какое-нибудь училище, техникум или институт. В предыдущем году в вечерней школе занимались 72 человека, с 1 сентября будет 140. Оказалось, что партийная организация постановила: каждый член партии не старше 35 лет должен, если еще не имеет, получить среднее образование. По радио кто-то объявлял: «Товарищи родители! Не забывайте, учебный год осенью начинается и в музыкальной школе. Кто хочет, может учить своих детей на фортепиано».

Проходя по коридору конторы, я заглянул в комнату парткома, познакомился с его секретарем Чечуковым и признался, что беспокоюсь, понял ли Макар Анисимович, в чем состоит мое дело.