Земледельцы

Вокруг засмеялись.

Тем летом, уже в уборку, я побывал в «Расцвете» еще раз. Косовица хлебов заканчивалась, приступали к уборке кукурузы на зерно. В колхоз я приехал под впечатлением длинного, тягостного и бесполезного разговора с одним плановиком в райцентре. Не от него это зависело — верстать колхозу план по справедливости. Кто везет, на том и ехать, — не он это устанавливал, длиннопалый счетовод с заросшей переносицей. Так понимал хотя бы, что он делает! Перед нами лежали счеты и кипа бумаг, относящихся к колхозу Посмитного. Получалось, что с каждым годом колхоз сдает все больше хлеба, а удои и привесы мяса года три назад дрогнули, и кривая чуть заметно, но все-таки уже заметно пошла вниз. Слишком мало на фермах остается зернового корма. Раньше, когда было меньше скота, это не так бросалось в глаза: что хозяйство постоянно перенапрягается, тянет за других. Теперь же все стало видно.

А плановик — он не хотел видеть.

— Посмитного тоже идеализировать не надо, — говорил он, посматривая с нетерпением на мой блокнот.

— А что?

— А то, что товарищ он с торговым духом. После войны процентов двадцать доходов на пирожках брал. В Сербке, Березовке, Рауховке, Петроверовке, в Одессе и даже в Николаевской области, в Мартыновке и Вознесенске — везде, на каждой станции его ларек стоял. Сначала с одним вином. А потом под видом того, что закуска, пирожки начал печь. С горохом, с картошкой, с гречкой — черт те с чем! По рублю штука.

— И с мясом? — поинтересовался я.

— Ну нет. С мясом нет. Это надо признать. Но заслуга не его. Не хватало в хозяйстве.

— А то бы начинял?

— Беспременно! А то еще так делает…

Плановик подождал, пока я выну чистый блокнот. Глаза его поблескивали.

— Неправильный опыт перенимает. Бьем мы одного председателя за молоко: из молодых, да ранний. Открыл в Одессе ларек и возит туда молоко. Другие тоже возят, но оно или по дороге скиснет — сто ж километров, жара, — или там. А этот молодой подобрал людей с торговой жилкой, поставил кой-какое оборудование, и они, как молоко скиснет, тут же из него творог сделают и все равно продадут. Даже сыворотка в дело идет! Мы его критикуем, а Макар сидит, слушает. И нет того, чтобы нас поддержать — на следующий день, часов в пять утра, звонит тому председателю: «Иван, ты б приехал». Тот приезжает. «Расскажи, — говорит Макар, — как это у тебя так, что с молоком по-хозяйски получается». Это он считает по-хозяйски… Вместо того, чтобы план перевыполнять! Иван, конечно, рассказывает.

— А откуда вы все так подробно знаете? — спросил я.

— Оттуда, что видим: Ивана мы побили, а Макар его практику перенял.

— Так что: выходит, лучше, чтоб скисшее молоко на землю выливать или назад везти?

Плановик обиделся и не ответил.

Ничего он не понимал. Ни того, что через ларьки колхоз продает не больше 15–20 процентов своей продукции, а остальное — государству оптом, ни того, что наравне с колхозной через ларьки сбывается продукция личного хозяйства колхозников. Они не везут на базар каждый свою курицу или свинью, а доверяют это колхозу, на чем экономят много времени и нервов, ни того, наконец, что если один этот колхоз и держит «чуть ли не половину» ларьков на одесском базаре, то он же, один этот колхоз, и государству отправляет больше, чем десятки других. А вернее сказать, все он, плановик, понимал, да не мог смириться с тем, что существует кто-то, кого не всегда удается стричь под одну гребенку со всеми. Так ему, видно, хотелось, так нравилось, чтоб под одну.

…Как всегда, на крыльце конторы, вокруг уже знакомой мне скамейки была небольшая, но плотная толпа. Время было такое, что завтракать уже поздно, а обедать еще рано. Я подошел ближе.

— И всегда сдавал! — гудел обиженный голос Макара. — Такого не было, шоб не сдавал. Другие спят, в девять часов на работу идут, а ты, Макар, сдавай!

Он опустил голову и сидел некоторое время молча.

Подошел молодой мужчина с выпущенным на пиджак воротом белой рубахи. Лицо красное, живот выпячен — из тех, кто, крепко выпив в будний день, обязательно должен одеться по-выходному.

— Иди отсюда, — сказал Макар, не поднимая головы.

— Вы, конешно, если взять, например, чтоб я — я имею право, как советский гражданин…

— Спят, а на работу — в девять часов! — Посмитный вытянул шею в крайнем изумлении, помахал пальцем.

Кто-то вздохнул.

— Мы в шесть. В шесть часов — хоть село запали!

— Зато ж имели, — благодарно вскинулся Макар.

— Имею вопрос, — опять протолкался к лавочке выпивший.

— Иди отсюда, — угрюмо и спокойно повторил Макар.

Несколько человек, морщась, стали оттирать пьяного, тихо увещевая: «Иди, не мотай ему нервы. Иди, ему и без тебя сегодня тошно».

— Ну что же ты не слухаешь? — через силу спросил Макар и вдруг вскочил, затопал в ярости ногами: — У-у-у, твого ж батька!..

Пьяного увели.

— А может, не везти, Макар Анисимович? — осторожно спросил я, садясь рядом. — На фураж-то, считай, опять ничего не останется. Должны ж там понимать.

— Тебя на бюро когда-нибудь слухали?

— Но вы ж…