Земледельцы

«Для выяснения вопроса о происхождении хлопчатника, — говорил на траурном митинге Н. И. Вавилов, — ему приходится углубляться детально в историю переселения народов, цивилизаций. Он жадно набрасывается на исторические и археологические сочинения. В истории. в лингвистике он находит ценнейшие факты, подтверждающие общую ботаническую концепцию Нигде еще ни один исследователь хлопчатника не вбирал в себя такого колоссального количества фактов, не делал такого обстоятельного и разностороннего синтеза, как Г. С. <…>. Вся трагедия в том, что эта жизнь прервалась совершенно не вовремя. Трудно представить себе более нелепый факт, ибо через два-три года должна была появиться огромная мировая монография по хлопчатнику».

_____

Нелепая смерть… Эта мысль проходит через все выступления, посвященные внезапной кончине Гавриила Семеновича. Преодолеть все препятствия, которые выпали ему на нелегком пути, выйти на широкую дорогу и быть сраженным из-за нелепой случайности… Трудно представить себе более трагическую судьбу.

И все же «мировая монография по хлопчатнику» появилась, правда, не через два-три года, а через 25 лет после смерти Г. С. Зайцева. Написал ее Федор Михайлович Мауэр.

Став, согласно завещанию Гавриила Семеновича, заведующим Туркестанской селекционной станцией, Мауэр, однако, вскоре был от работы отстранен, а затем переведен в Азербайджан. Верный «зайцевец», он много лет подвергался нападкам со стороны тех, кто считал нужным опровергать все установки Гавриила Семеновича. Монографию свою доктор биологических наук Ф. М. Мауэр писал много лет, почти не получая никакой поддержки. И все же в 1954 году его труд «Происхождение и систематика хлопчатника» увидел свет. В 1967 году вышла книга другого ученика Зайцева — Николая Николаевича Константинова, под названием «Морфолого-физиологические основы онтогенеза и филогенеза хлопчатника».

«Нет, друг мой, смерть берет не все», — записал некогда Ганя Зайцев в своем дневнике, споря с Иваном Быковым. Немало мудрости заключено в этих простых словах.

Глава десятая

Старый ивановский дом весь скособочился после последнего ташкентского землетрясения. С тех пор, похоже, его ни разу не ремонтировали. В нем протекает крыша, со стен во многих местах обвалилась штукатурка. Внутри дом не раз перестраивался, большие залы делились на клетушки временными перегородками; временные перегородки так и остались постоянными. Великолепный просторный балкон во втором этаже тоже обезображен перегородками. Жители дома ждут не дождутся, когда его, наконец, снесут, а им предоставят хорошие, современные квартиры.

Жителей этого дома давно пора переселить, а вот сам дом сносить жалко. Небольшой ремонт, и он еще долго мог бы простоять. Какой отличный Музей истории советского хлопководства можно было бы открыть в нем — здесь ведь эта история начиналась. Вокруг все можно было бы оставить нетронутым: заросли акации, остатки старого дувала во дворе, убогую постройку, служившую некогда конюшней…

Посетители музея после осмотра экспозиции могли бы выходить на балкон, и перед ними открывались бы широкие дали. В иные дни после дождя на горизонте удавалось бы разглядеть снеговые вершины далеких гор. А внизу нес бы с рокотом воды старинный арык Бозсу, прорывший за много столетий в мягком лёссовом грунте такое глубокое русло, словно это не искусственное сооружение, а полноводная река.

На этом балконе любил в сумерках посидеть с книгой Гавриил Семенович, здесь собиралась семья, здесь принимал он Николая Ивановича Вавилова и других гостей.

_____

Жизнь станции была полнокровной и разнообразной. Зимой она, правда, затихала, особенно в то время, когда директор уезжал в Москву и Ленинград. Зато летом, когда прибывали со всех концов страны практиканты, станция превращалась в нечто среднее между цыганским табором и военным лагерем.

30—40 практикантов разместить в стационарных помещениях, конечно, нельзя было, поэтому для них разбивались палатки и ставились юрты. В одной такой юрте в 1925 году жили два друга из Армении — студенты Ереванского университета М. X. Чайлахян и И. С. Варунцян.

Практикантов делили на несколько групп, каждую «приставляли» к какому-нибудь отделу, и они попадали под руководство Ф. М. Мауэра или А. И. Белова, М. Д. Нагибина или С. С. Канаша, С. В. Булгакова или Н. Н. Константинова. Однако все студенты имели и прямой контакт с директором. Гавриил Семенович каждую неделю проводил семинары, на которых делился мыслями по поводу текущей работы, планами и общими соображениями.

Нельзя сказать, чтобы он был очень доступен.

Его суховатая прямая фигура, неизменно серьезное выражение лица, строгий взгляд сквозь поблескивающее пенсне не располагали запросто вступать с ним в беседы.

Однако когда Михаил Чайлахян рискнул все же обратиться к нему, Зайцев, очевидно заинтересовавшись вопросом, проговорил с ним больше часа.

Когда Чайлахян наконец отошел, студенты, издали следившие за беседой, бросились к товарищу с расспросами: «Что?», «Как?»