Землепроходцы

Спускаясь по Камчатке, дивились казаки обилию растительности, теплу и солнцу, переполнявшему доли­ну. Не все, что они слышали с Потапом о крае земли в детстве, оказалось неправдой. Видели они слева от долины гору, подобную скирде, которая извергала дым и пепел, и по ночам над ней стояло пламя. Гору ту камчадалы звали Шивелучь. Справа от долины подня­лась еще одна высочайшая гора, которая гремела и тряслась, и пламя над ней освещало по ночам окрестно­сти на многие десятки верст. То была Ключевская го­ра. Время от времени из нее исторгались тучи пепла, и в пепле том меркло солнце. Правдой оказалось и то, что на Камчатке не было ни ужа, ни жабы, ни иного га­да, кроме ящериц.

Не зря говорят, что у страха глаза велики. Крепость, в которой заперся Шантал, была ненамного больше укрепления Крупени. Соединенное войско камчадалов и казаков взяло вражескую твердыню с третьего присту­па, когда нескольким казакам во главе с Потапом Се­рюковым, облаченным в кольчуги, удалось зажечь сте­ны. Шантал погиб, кинувшись со стены на камчадаль­ские копья.

Воины Крупени выжгли еще несколько крепостей, в которых сидели верные Шанталу князцы, и на том во всей долине Камчатки воцарился мир.

Затем Атласов решил подняться с казаками до вер­ховий Камчатки, чтобы получше познакомиться со здеш­ними обитателями. Крупеня выделил для него два де­сятка самых ловких и сильных гребцов, и струги даже против течения поднимались очень быстро. Чем выше к истокам реки поднимались казаки, тем тучнее стано­вилась растительность. Казаки обнаружили даже чере­муху и малину. Земля здесь под благодатным солнцем была засеяна семенами жадных цепких растений, реки и озера обильны рыбой и птицей, а здешние леса — всяким зверьем и, что особенно важно было для каза­ков, соболем. Казаки мяли и нюхали черную, жирную почву и сходились на одном, что здесь даже хлеб се­ять можно.

По сравнению с закованным в ледяной панцирь и погруженным в сумерки Анадырем Камчатка представ­лялась сущим раем.

Потому и населены эти берега были густо — много­людные камчадальские селения радовали глаз жи­востью, весельем и отменным здоровьем мужчин, при­гожестью женщин, свежестью рожиц ребятишек.

В пути догнала Атласова весть: корякский князец, следовавший на Камчатку по приказу казаков со своим табуном, бежал в тундру. При этом он увел и казацких ездовых оленей.

Пришлось срочно возвращаться. Князца казаки на­стигли в устье Тигиля, к нему присоединилось до по­лутора сотен корякских воинов. Пришлось вступить с ними в схватку. Это был последний крупный бой каза­ков в камчадальской земле. Оленей они отбили, а ко­ряков рассеяли.

Пройдя затем побережьем Пенжинского моря на юг до реки, где обитали курильцы, и взяв там полоненка, занесенного морем на Камчатский нос бурей из Узакин­ского (Японского) государства, Атласов повернул на север, и на реке Иче казаки срубили зимовье, где и пе­резимовали. И казаки, и юкагиры зимой промышля­ли соболя: охота оказалась удачной настолько, что все были довольны.

Отправив Потапа Серюкова с полутора десятками людей в верховья реки Камчатки, чтобы он поставил там крепкий острог и взял ясак согласно договоренно­сти с камчадалов Крупени и иных стойбищ, Атласов внял челобитной остальных казаков, настаивавших на возвращении в Анадырское, так как порох и свинец бы­ли почти израсходованы, и по первому снегу отряд дви­нулся на оленьих упряжках в обратный путь.

И в Анадырском, и в Якутске результаты этого по­хода были оценены так высоко, что якутский воевода немедленно отправил Атласова в Москву порадовать го­сударя открытием новой соболиной реки.

— Семь трясовиц ему в поясницу, этому сторожу! Чтоб его черти уволокли в болото! — ругается Щипи­цын, потрясая кулаками. — Час уж тому, как прокри­чал, чтоб собирались на торги, а сам и носу не кажет, змей подколодный!

У Василия Щипицына узкое одеревенелое лицо, на котором прямой рот зияет, словно щель, глаза малень­кие и застывшие, затылок стесанный, грудь плоская. Ни дать ни взять деревянный идол, каких таежные жи­тели вырезают из досок. Сходство это нарушает лишь торчащая вперед острая борода, поблескивающая по бо­кам сединой, словно обоюдоострое лезвие.

В тюрьме Щипицын усох, как хворостина. Почти все разговоры сводятся у него теперь к еде. Даже во сне он чаще всего видит затекающие золотым жиром балы­ки и копченые окорока. Проснувшись утром, он злит­ся, что это был только сон. В такие минуты его луч­ше не раздражать. А ведь в те дни, когда Атласов по­верстал его на службу в свой отряд, Щипицын был из­вестен всему Енисейску как веселый балагур и гуля­ка, которому море по колено. Тюрьма озлобила его. Ка­жется, он теперь ненавидит весь род человеческий, даже самого Атласова грозился поджарить на сковород­ке, как только представится для этого удобный случай. Иногда между ними возникали такие перепалки, что они готовы были кинуться друг на друга с кулаками.