Землепроходцы

Атласов проснулся от неясной тревоги, щемившей грудь. Вечером, когда он уже вступил в командование острогом, в его доме дым стоял коромыслом — пили со Щипицыным и его дружками за удачу Атласова, за новый его взлет. Перепились так, что казаки убрались из дома, едва держась на ногах. Атласов же со Сте­шей долго еще сидели вдвоем — камчадалка уснула прямо за столом, и он на руках перенес ее в горницу. Сам он вернулся к столу и час за часом перекатывал тяжелые мысли, все еще не приняв решения — то ли сразу двинуться силой на бунтовщиков, то ли послать к ним человека на переговоры.

Решив принять решение завтра, на свежую голову, он кинул на лавку шубу и улегся прямо в столовой, чтобы не тревожить Стешин сон.

Проснувшись, он лежал, прислушиваясь к скрипу половиц в коридоре, — не мог понять, кто там ходит. Голова у него была тяжелой от хмеля, как валун, — ка­залось, никакими силами не поднять ее с лавки. В ко­леблющемся пламени плошки, освещавшей столовую, прыгали черные пятнышки, более ясные и отчетливые, чем само пламя. По столовой словно дым плавал, ме­шая видеть стены и потолок. Тревога продолжала да­вить его грудь. «Берегись! Берегись!..» — шептал ему какой-то голос. Но чего беречься и почему, он не знал. Тревога эта была как печаль, как сожаление о самом себе, словно он только что умер и стоит над собственным телом. «Зачем печалишься, душа моя? За­чем смущаешь меня?» — назойливо повторялось в ушах. Кто это говорит? Или он сам над своим соб­ственным телом, которое стало пустым, неживым? «Приидите ко мне все страждущие и обремененные, и аз упокою вы. Возложите бремя мое на себя и научи­тесь от меня кротости и смирению, и обретете покой ду­шам вашим». Кто читает ему евангелие? Не Мартиан ли пришел это? Вон он появляется из дверей и подхо­дит к лавке. Явился на поклон, как только узнал, что Атласов снова стал приказчиком! Полно, Мартиан, ви­ниться, я ведь сам простил всем свои обиды, и тебе, и казакам. Завтра я пошлю к Анцыферову племянника Федора Ярыгина на мирные переговоры — я буду уступ­чив, мне крови не надо. Я не хочу крови, Мартиан. Ты понял?

Поняв, что он и в самом деле принял окончатель­ное решение, что решение это правильное, Атласов испытал облегчение, и тревога и печаль отпустили его. Иди, Мартиан, с миром. Завтра ты обвенчаешь нас со Стешей, а сейчас я хочу спать... спать... Ну почему ты торчишь надо мной? Мешаешь мне спать? Зачем у те­бя такой страшный рубец на скуле? Откуда у тебя этот пышный чуб?.. А! Ты не Мартиан вовсе, ты оборотень! Нет, ты... ты... Березин!.. Березин!!!

И голова его сразу стала легкой от ужаса, и в гла­зах прояснело — и нож в руке Березина блеснул так ярко, что вспышка отдалась в затылке, и в горле его заклокотало что-то горячее.

«...и обретете покой душам вашим», — прозвучал издалека, из пустоты ничей голос, и Атласов уснул.

Утром слуги, найдя хозяина мертвым на лавке, с воплями побежали будить Степаниду.

Она не вскрикнула, не пролила ни слезы, но словно окостенела, и щеки ее стали белыми, как февральский наст. Казалось, она умерла тоже.

Она села над ним и просидела беззвучно целый день, и сидела над его телом, когда его уже обмыли соседи, всю ночь, не притрагиваясь к пище и воде; за­тем — еще двое суток, пока тело его не опустили в землю.

Потом, когда все уже ушли прочь от его могилы, она сидела над его холмиком и обнимала мерзлые комья.

На другой день после похорон кто-то из казаков увидел, что она все еще сидит на могиле, удивился, по­качал головой и заспешил дальше по своим делам.

Глава тринадцатая. Осада.

Утром 22 мая 1711 года к вновь построенному ка­зачьему укреплению на Большой реке приплыло на ба­тах камчадальское и курильское войско. Птичьи и рыбьи кафтаны соседствовали с кухлянками из оленьих кож и собачины, нерпичьи и бобровые шапки перемеши­вались с медвежьими и пыжиковыми малахаями. Из батов густо торчали чекуши, копья и дротики с костя­ными и каменными наконечниками.

Высадившись на берег, ратники обложили крепость подковой, отрезав стоящий на берегу острог от тундры.

Осаждающие насчитывали до пятисот воинов — по полтора десятка на каждого защитника крепости. Весь день камчадалы стояли в тундре, за полверсты от укреп­ления, не предпринимая никаких военных действий. Ночью огненной дугой запылали в тундре костры.

Минул всего месяц, как после трех с половиной лет жизни в Верхнекамчатске партия Анцыферова снова пришла на Большую реку. Князец Карымча был убит, а Каначу удалось уйти. За месяц казаки не успели еще поставить стены из бревен, и острог был опоясан только земляным валом высотой до сажени. Вал защи­щали две медные пушечки и три десятка казаков, во­оруженных ручными пищалями.

Оставшийся на свободе Канач собрал воинов всех пяти камчадальских родов, обитающих на Большой ре­ке и ее притоках, и привел их к казачьей крепости.