Землепроходцы

— Там ведь князцы с ближних рек, которые никогда не хотели войны. Войны хочет один Канач и его ближ­ние. Я велел Кулече передать, что мы готовы забыть все обиды, если нам выдадут Канача и согласятся пла­тить ясак, как и прежде.

— Гляди-ка! — весело приподнял брови Анцыфе­ров. — Казак Ярыгин уже решает за меня с Козырев­ским отрядные вопросы!

Семейка покраснел до ушей.

— Ну будет, будет! — положил ему на плечо ру­ку Анцыферов. — Что краснеть, как девица? Еще не­известно, что там происходит у них.

В неприятельском стане между тем бой совсем утих. От толпы камчадалов отделилась кучка воинов и дви­нулась в сторону укрепления. Когда они подошли бли­же, удалось разглядеть, что передний воин держал в ру­ке высоко поднятое копье, на древке которого болтал­ся пук белых перьев — знак мира.

Анцыферов стиснул Семейку в объятиях.

— Ну, хлопец, по гроб жизни мы все тебе обязаны!

— Подрастет да заматереет — быть ему казачьим головой, — убежденно проговорил кто-то из казаков.

В середине шествия несколько камчадальских вои­нов несли что-то тяжелое, завернутое в шкуру. Семей­ка разглядел улыбающегося Кулечу и весело помахал ему рукой.

Приблизившись к валу, воины вытряхнули из шку­ры связанного Канача.

Переговоры с князцами вели Анцыферов и Козы­ревский, а Семейка, подойдя к распростертому на зем­ле Каначу, опустился возле него на корточки. Перед ним лежал настоящий богатырь с полуприкрытыми, по­тухшими глазами. Видно было, что он узнал Семейку, но не выказал ни удивления, ни ненависти.

— Канач, — сказал Семейка, — ты первый предал нашу дружбу, а разве плохо нам с тобой было, когда мы жили мирно?

— У тебя все еще слишком мягкое сердце, как у ребенка, — равнодушно, с оттенком презрения и пре­восходства отозвался Канач. — Мир нужен трусливым собакам, которые предали меня, а не великим воинам. Если ты настоящий воин, убей меня. Мне теперь все равно.

— Ну уж нет, — поднялся Семейка на ноги. — По­верженных мы не убиваем. Посидишь в аманатах, пока в сердце твоем не растает жестокость. И тогда ты пой­мешь, что милосердие выше жестокости.

— Этого никогда не будет, иначе я убью себя сам, — зло отозвался Канач.

Несколько казаков унесли Канача в аманатскую землянку.

Переговоры завершились полным успехом. С княз­цов взяли шерть [6], одарили их из государевой пода­рочной казны и отпустили в стан, с тем чтобы отряды могли сняться еще до полудня. С вала было видно, что благополучное возвращение князцов встречено в камчадальском стане всеобщим ликованием.

Большинство камчадальских и курильских воинов погрузились в баты и отплыли в верховья и низовья Большой реки. Остальные отряды ушли пешими.

— И рассеялась злая туча, аки наваждение, — про­говорил Мартиан, оглядывая с вала опустевшую тундру.

Весь остаток дня Кулеча ходил сияющий, ибо те­перь он считал свою вину перед казаками полностью искупленной.

Анцыферов с Козыревским, понимая, что теперь мир в здешней тундре установлен надолго, если не навсег­да, уже прикидывали сроки выхода на юг, на поиски далекой земли. Путь туда теперь был свободен.

Глава четырнадцатая. Открытие Курил.

«Державный царь, государь милостивейший! В ны­нешнем 711 году в Верхнем и в Нижнем в Камчадаль­ских острогах прежде бывшие приказчики от нас, ра­бов твоих, побиты...»

На столе горит плошка, освещая стены новой, по­ставленной летом избы — третьей по счету избы их с Завиной. Первую сожгли камчадалы. Вторую — в Верхнекамчатске — пришлось оставить самим. Эта третья во всем похожа на первую — так они с Зави­ной хотели, так он ее и срубил. И Завина спит в по­логе, и он склонился над бумагой так же, как в то чер­ное утро, когда на прежний Большерецкий острог упа­ли пепел и сажа. Иван чувствует себя, как заблудив­шийся в лесу путник, который проделал по дебрям полный отчаяния круг и вышел, к счастью, на прежнюю стоянку. Выхода из дебрей ему уже не найти — он чувствует это, — но, слава богу, хоть стоянка отыска­лась: здесь есть крыша над головой и пища, и тепло очага. А главное — есть еще и Завина, и верные то­варищи.

«...И за такую свою страдничью вину пошли мы, ра­бы твои, вышеписанного месяца из Камчадальских ост­рогов служить тебе, великому государю, на Большую реку, усмирять изменников, которые в 707 и 710 годах тебе, великому государю, изменили и ясачное зимовье и острог на Большой реке сожгли, а твою, великого го­сударя, сборную ясачную казну, порох, и свинец, и пи­щали побитых служилых людей отбили ж».