Земли обетованные

Как связать нити, которые не существуют? Которые никогда не существовали? Как заполнить пробел длиной в тридцать восемь лет? Глядя на сына, отдаленно напоминавшего его собственного отца, Павел молчал. Тысяча вопросов, которые он задавал себе во время парижского изгнания: «Что он сейчас делает? Любит ли школу? Играет ли в футбол? Знает ли, что у него есть отец?» – вдруг улетучились, он не знал, о чем спросить и с чего начать. Перед лицом своей вновь обретенной семьи, которая окружила его любовью, внуков, безоговорочно принявших его, Павел почувствовал, что его оставляют силы. Ни разу за все время изгнания у него не было и проблеска надежды вернуться на родину: коммунистическая диктатура казалась вечной. Возвращаясь в Прагу, он еще не осознавал того, что у них украли его жизнь, их жизни, что он никогда не сможет восполнить эти годы, ибо время безвозвратно потеряно. Что бы они ни делали, что бы ни говорили, они навсегда останутся друг другу чужими.

У Павла возникло ощущение, что он вернулся с другой планеты. Франция оставила на нем свой след и поглотила его. И он понял, что проиграл в этой игре. Как бы он ни старался, при всем желании ему не стать вновь чехом, он больше не сможет думать как они; он теперь чужой среди своих. И Павел сказал себе, что в его возрасте уже не исправляют прошлое, а хранят воспоминание о нем.

– Ты можешь остановиться у меня, – сказал Йозеф. – У нас много места.

– Нет, он поедет к нам, – вмешался Людвик.

– Я пробуду в Праге максимум несколько дней, со мной здесь парижский друг и его дочь, и я уеду вместе с ними. У меня в Париже важные дела. Я работаю над книгой. Но я вернусь.

Йозеф напрасно откупорил две бутылки сухого «Богемского», которое хранил для особых случаев; Павел остался непоколебим. Он уехал через двенадцать дней. Ни Людвик, ни Елена, ни Йозеф не поняли, почему он так спешно их покинул.

* * *

Жизнь Франка Марини была сложной и полной превратностей; он долго пытался привести ее в соответствие со своими идеями, даже ценой отказа от некоторых принципов, но его характер не позволял искать легкие пути.

Однако, приехав в Москву, он обрел покой: его больше не интересовала политика, он отступился от намерения изменить мир; теперь у него остались только две заботы – заработать на жизнь и завершить восстановление церкви Успения Пресвятой Богородицы в Барашах. Четырехъярусная колокольня была восстановлена в прежнем виде и увенчана великолепным крестом искусной работы; здание обнесли красивой оградой, заменившей уродливый частокол; в алтаре восстановили двойную арку. К внутреннему убранству возвращалось былое великолепие благодаря пожертвованиям прихожан – с каждым днем их становилось все больше. Московский патриарх в конце концов вверил церковь отцу Борису, который теперь был в фаворе; а Третьяковская галерея согласилась вернуть иконостас и иконы, долгие годы хранившиеся в ее запасниках. Жизнь Франка могла бы идти дальше без серьезных потрясений, но однажды, в воскресенье, 8 августа 1993 года, в три часа тридцать пять минут, произошло событие, полностью перевернувшее все.

В тот день у отца Бориса было назначено собрание по подготовке к церковному Собору; Франк отвез его туда на такси, а обратно пошел пешком. Погода стояла прекрасная, теплая. Франк уже лет десять не бывал на Красной площади. Ни одному москвичу не пришло бы в голову гулять там, куда стекаются провинциалы да туристы, – то ли потому, что здесь находились ненавидимые всеми могилы, то ли потому, что оно превратилось в коммерческий парк развлечений. Франк любовался чудом сохранившимися разноцветными луковицами собора Василия Блаженного, когда рядом с ним остановилась группа туристов во главе с гидом, высоко державшим свой флажок. И вдруг он ясно услышал: «Франк!»

Произнесенное по-французски.

Франк уже много лет не говорил на родном языке. Здесь его называли на английский манер – Фрэнк. На этой площади стоял такой шум, царила такая суматоха, что он подумал, не послышалось ли ему. Элегантно одетая седая женщина смотрела на него с мучительным вопросом в глазах; ее лицо что-то смутно напомнило ему. Она медленно подошла ближе и спросила: «Франк, это ты?» Его словно током ударило, по телу пробежала дрожь… «Мама?» Франк не видел мать с 1960 года. Она никогда не одобряла политический выбор сына, не одобряла мужа, оказавшего ему помощь, чтобы он мог бежать из страны. Поэтому семья Марини распалась.

Прошло тридцать три года. Целая жизнь.

Элен, которой было уже семьдесят три с лишним, выглядела грузной старухой. Они долго стояли лицом к лицу, пожирая друг друга глазами, как будто хотели убедиться, что не стали жертвой галлюцинации. Когда сомнение исчезло, она шагнула вперед, несмело коснулась щеки сына, ее губы задрожали, из глаз брызнули слезы; крепко обняв Франка, она порывисто прижала его к себе. Никто не обратил ни малейшего внимания на этих двоих немолодых людей; группа ушла. Они остались одни.