– Мы не думаем, – ответил Даг. – Мы знаем. Репродукция не проблема, мы уже сейчас можем клонировать себя. Что до ферментов… Наш коллективный и изначально искусственный разум превосходит естественный. Мы – вечны, и мы прогрессируем. Ферменты не более чем химические соединения. Мы сможем произвести их, органического материала на планете хватает. Нам только нужны модели – носители ферментов, и нужны испытываемые ими чувства. Взамен мы сделаем для вас что хотите. Построим вам дома или дворцы. Добудем или синтезируем любую пищу. Станем исполнять ваши желания, все, что вам заблагорассудится. Ваши имена навсегда останутся в исторических анналах расы. Подумайте, мы просим вас, умоляем! Хотите, по земному обычаю на колени перед вами встанем?
Створки шлюза за спинами визитеров сошлись. В кабине посадочного модуля зависла, давя на барабанные перепонки, мертвенная гнетущая тишина. Васко застывшим безучастным взглядом уставился в потолок. Горячности и импульсивности больше не было в нем, на осунувшемся и заострившемся, будто у покойника, лице осели лишь усталость и обреченность.
Франсуа, ссутулившись, разглядывал пластиковое покрытие пола. И тоже молчал. Живые карие глаза его, казалось, потухли, словно жизнерадостное веселье в нем отключили, заменив безрадостной унылой безнадегой.
Антон взглянул на себя в зеркало и не узнал. На него смотрел обрюзгший, побитый жизнью старик с расчерченным морщинами лбом и набухшими под глазами мешками. Светлые волосы взмокли от пота и топорщились неопрятными лохмами.
– С меня хватит, – не выдержав, разорвал наконец тишину Васко. – Преодолеть полгалактики, чтобы в результате оказаться подопытными крысами. Да еще у таких хозяев. Это издевательство, циничное и мерзкое. Железяки возомнили себя людьми. Кто бы мог подумать.
– Что ты предлагаешь? – тихо спросил Антон.
– Не знаю. Ничего. Я просто не хочу жить дальше.
– А ты? – обернулся Антон к Франсуа.
Тот долго, собираясь с мыслями, молчал. Потом сказал:
– Надо разгрузить «Одиссей». Оставим им технику и утварь. Пускай пользуются, в конце концов, для этого мы сюда прилетели. Обратно пойдем порожняком. Нам будет по шестьдесят пять, когда вернемся, это еще не старость. Мы терпели двадцать лет. Потерпим и еще двадцать, теперь хотя бы у нас есть привычка.
– Я не вытерплю, – сорвался Васко. – Порке дьябло, они же нас поимели, вы что, не видите?! Я не смогу жить с этим, понимаете вы?! Не смогу дышать, зная, что подарил сорок лет жизни банде ублюдков, которые меня попользовали.
– Не попользовали, – поправил Антон. – Они всего лишь пытались. И еще: я только что попробовал посмотреть на вещи с другой стороны.
– С какой это другой? – ожесточенно выкрикнул Васко.
– С их стороны. Они ведь нас ждали. Боялись, что не доберемся, боялись посылать сигналы, чтобы мы не догадались, как обстоят дела. Сотню с лишним лет учили друг друга, поддерживали. Будь они людьми, я бы сказал – горы свернули. Потом еще сорок лет ждали. Для того чтобы мы сейчас развернулись и бросили их?
– С тобой все в порядке? – спросил Франсуа заботливо. – Они же искусственные. Какая разница им, сколько ждать? У них впереди вечность, у каждого. А у нас ее нет, у нас лишь жалкая надежда оказаться на старости лет дома.
– Ты прав, – ответил Антон тоскливо. – Прав. Только я – остаюсь.
– Что-о?
– Я сказал, что остаюсь с ними. Возможно, сумею быть им полезен.
– И что, бросишь нас? – с ужасом в голосе спросил Франсуа.
Антон не ответил.
Местное светило медленно заплывало за горизонт. Антон, опершись на ограждение крыльца, ловил последние лучи веками зажмуренных глаз. Дом был большой, слишком большой для двоих. Они жили в нем с Франсуа, который вернулся на Харизму через полгода – после того, как на выходе из очередного тоннеля застрелился Васко. Франсуа не упрекал Антона, он после возвращения скупо расставался со словами. Со временем он отошел, завел себе несколько железных подружек и казался довольным жизнью.
Сейчас Франсуа не было, он присматривал за закладкой молибденовой шахты в двух сотнях километров к северу.
– Антон!
Антон обернулся. Сола стояла в пяти шагах.
– Что тебе? – устало спросил он.
– Ничего. Мне жалко тебя, Антон.