Земля

– Да просто представители низших каст. Занимались обдиранием коровьих туш. А pauvret cagots к кладбищу имели только то отношение, что оно у них было отдельным, как вход в церковь и заодно чаша со святой водой. Да, каготы были поражены в правах и деятельности, им разрешалось плотничать, прислуживать на казнях, возводя эшафоты и виселицы. Но похоронщики, – тут он категорично покачал головой, – никогда не относились к неприкасаемым или отверженным! Если уж и проводить параллели, то они брахманы, но отнюдь не шудры. Вспомните-ка, что говорил могильщик в “Гамлете”?

– Разве они так назывались? – я поразился собственной наглости. – В оригинале вроде клоуны.

Денис Борисович то ли тихо засмеялся, то ли снова продул ноздри:

– А вам это откуда ведомо?

– В школе проходили, – наобум соврал я.

– Ну, тогда вы не можете не помнить, что сказал первый клоун. Забыли? А он сказал следующее. В переводе Пастернака… Э-э… Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики, ибо они продолжают ремесло Адама.

– Ну да, древнейшая профессия, – улыбнулся я.

– Не профессия! – с неожиданной строгостью поправил Денис Борисович. – Элита!

– Красиво звучит, не спорю, – признал я. – Но ведь это только слова персонажа. И притом не самого главного.

Странно было другое. Меньше часа назад москвичи выговаривали Гапону, что похоронщики вовсе не элита, но меня зачем-то уверяли в обратном.

Со стороны казалось, Денис Борисович пребывает в некотором раздумье. Кончик его языка, похожий на подсохшую землянику, прошёлся по тонким синеватым губам.

– Авторитетные антропологические теории утверждают, что все первые боги – это боги смерти, а культ мёртвых – долгое время единственная форма религии вообще. Зачатки всех суеверий связаны с мертвецами, все первые обряды – исключительно погребальные…

А ведь что-то подобное говорила и Алина.

– Ну, да, свадьба похожа на похороны… – вспомнил я. – Специальная еда, торжественная одежда. В женихе умирает холостяк, невеста умирает в жену…

Он кивнул:

– Все храмы выросли из гробниц, капища возникли на местах захоронений. Собственно, само понятие культуры начинается отнюдь не с огня, а именно с похорон! И, разумеется, нет ничего удивительного в том, что когда-то сформировалась профессия, обслуживающая погребальные практики, на основе которых выросла идея загробного мира и само понятие “церковь”…

– Именно похоронные жрецы и были первыми церковниками! – выпалил вдруг Глеб Вадимович. – Они ими и остались, как ни пытались их отодвинуть на задний план!

– Мысль о смерти предвосхищает мысль о Боге, – голос Дениса Борисовича, наоборот, звучал обыденно, как если бы вдруг неторопливо разговорился таксист. – Можно сказать, смерть породила Бога…

В груди открылась, засвистела холодная трещина. Но не от откровений Дениса Борисовича. Просто за окном мелькали неуютные бесконечные пространства, похожие на чёрные дыры, гулял ветер, хрустела подмерзающая слякоть. А в салоне было тепло и покойно. Мне с горечью думалось, что, будь это мой “майбах”, Алина никогда бы не позволила себе тех обидных слов, что недавно наговорила. С хозяином катафалка, который один стоит как десяток братовых джипов, и обхождение другое.

– Но логичнее же предположить, – я через силу продолжил, – что сперва были праздники урожая и всякие солярные божества. Рождение, оно же предшествует смерти. Разве нет?

– Курица или яйцо, – улыбнулся половиной лица Глеб Вадимович.

А Денис Борисович сказал:

– Это только кажется, что мистерий у человечества две и связаны они либо с плодородием, либо с воскрешением. Отсюда все эти кульбиты с Озирисом-Дионисом и Персефоной. То они министры сельского хозяйства, то хтонические божества… Но на самом деле мистерия всегда одна. И это похороны.

Транспарант “Русь святая, храни веру православную!”, тянущийся через фасад кирпичного завода, окончательно убедил меня, что мы начинаем очередной виток вокруг Загорска.

Глеб Вадимович ещё в первый раз отметил с ехидцей, что раньше писали: “Решение XXVII съезда КПСС – в жизнь!”, а Денис Борисович добавил уклончиво:

– Только не подумайте о нас превратно, Володя. Мы на самом деле добрые православные агностики. Концептуализируем смерть по мере сил и талантов, но и не забываем отдавать должное культурным корням.

– Да мне всё равно, – отозвался я мрачно. – Для современного россиянина православие – это бояться в самолёте!

Должно быть, похмелье разбудило во мне все отцовские сварливые стереотипы. Или же захотелось выглядеть скептическим и прогрессивным бунтарём. Да ещё Денис Борисович одарил своей таинственной полуулыбкой.

– Боги – это ментальные сущности! – продолжил я. – Вроде танцев. Существуют до момента, пока их танцуют, то бишь поклоняются им, питают верой. А всё эти попытки раздувать отживший христианский эгрегор, как жабу через соломинку…

Не знаю, зачем я так сказал. Я ведь не собирался предавать голубую церковку моего детства, Иисуса, распятого на Крещатике…