Земля

Однако ж предал – ради язвительного словца. Если за мной и приглядывал какой-то штатный ангелок-хранитель, то с того момента он в ужасе шарахнулся, отлетел, и я уже бесповоротно остался наедине со “старшими товарищами”.

– Не скажу насчёт эгрегора, – вдумчиво покивал Денис Борисович, – но соглашусь, что кампания по ребрендингу идеи посмертного воздаяния работает довольно топорно. Знаете, исторически она довольно поздняя. Своё начало концепция посмертного суда берёт в культах, отражающих первые общественно-экономические антагонизмы. То есть с эпохи Нового царства в Египте. Как вы понимаете, помимо естественной седативной функции эта идея призвана жёстко пресекать любой протест обездоленных и угнетённых, завлекая обещанием высшей небесной справедливости.

– И попрошу заметить!.. – возвысил голос Глеб Вадимович. – Естественная боязнь трупа – это не биологический “страх смерти”, а ярчайший пример социального расслоения. Первое классовое общество – живые и мёртвые. Поэтому главные суеверия всех без исключения народов связаны не с душой, а именно с трупом. Отсюда поверья об упырях, вурдалаках и прочих вампирических мертвецах!..

И вот мы снова проехали мимо завода и транспаранта. Денис Борисович воспринял это как забавный казус – надо же, заблудились. Глеб Вадимович чертыхнулся. А я произнёс глубокомысленно:

– Ну да, тот самый пункт “Б”, куда мы больше не попадём, потому что Бог, он же дедушка Линейное Время, скончался от рака простаты…

– Скажите, Володя, – Денис Борисович резво повернулся. – Мне уже в общих чертах понятно, что вы человек из нашего, так сказать, кружка по интересам. Но занятно было бы послушать, что, по-вашему, происходит после смерти?

Похожий вопрос я уже слышал от агента Балыбина и не собирался больше попадать впросак, даже если Денис Борисович подразумевал что-то метафизическое.

– Ну, как что происходит… – сказал я. – Диспетчер из скорой сливает инфу агенту за три или пять косарей. Тот подрывается по адресу на эвакуаторе. Приезжает и начинает окучивать родственников. Составляется счёт-заказ в четырёх экземплярах. Привозят тело в экспертизу, сдают в трупохранилище. Сестра составляет перепись одежды покойника, вешает бирку с номером, который будет записан в журнале…

– Так-так, – заинтересованно сказал Денис Борисович. – Дальше что?

– Дальше? Утром врачи решают, кто будет вскрывать. Устанавливают причину смерти, анализ на гистологию сдают. Потом санитары бальзамируют покойного. Но это громко сказано. Обычно просто на лицо накладывают такую маску, чтобы не усыхало. На следующий день родственники забирают тело в первой половине дня. Ну, или агент, это уже как договорились, и везут на кладбище… Ой! – я спохватился. – Или вы о посмертии говорили? Туннели, астрал и всякие там слои?!

Денис Борисович хмыкал носом дольше обычного:

– Вам не откажешь в остроумии, Володя… Хотя это всё, конечно, юмор висельника. Но что поделать – профдеформация. А посмертие – штука архисложная. Как его обсуждать, если оно, по слухам, у каждого своё. Один вам скажет, что это мир без деталей и подробностей, другой – фрактальное одиночество и “Остров мёртвых”…

– А почему разное? – спросил я.

– Просто люди неравны друг другу. Естественные науки исходят из базового сходства человеческих тел. Но при кажущейся видовой и физиологической гомогенности наша телесная природа неодинакова. Можно допустить, что удар гильотины идентичен для всех. Но как быть с бытовым ударом током? Или того меньше – пощёчиной или любовной аддикцией? Между моей болью и болью чужого лежит пропасть…

– То же самое и в области смерти! – почти выкрикнул Глеб Вадимович.

Денис Борисович посмотрел на него с неудовольствием, словно тот проболтался раньше времени.

– Сформулирую по-другому. Как думаете, Володя, с чем можно сравнить смерть? Проще говоря, на что она похожа? Подсказка уже у вас в руках.

– Сон, – уверенно сказал я.

– For in that sleep of death what dreams may come, – выговорил на своём вышколенном английском Глеб Вадимович.

– Какие сны приснятся в смертном сне, – перевёл Денис Борисович. – Хотя и до Шекспира смерть отождествлялась со сном, который будет длиться до второго пришествия.

– Но как тогда объяснить повсеместный страх перед смертью? – риторически спросил Глеб Вадимович. – Чего бояться сна?

Я хотел сказать, что боялись не сна, а пробуждения и суда, но промолчал – проку спорить?

Денис Борисович покивал:

– Шопенгауэр, пытавшийся поженить немецкую классическую философию на буддизме, утверждал, вслед за Платоном, что бытие и пресловутая реальность – сновидение наяву.

– Не жизнь, а только сон о жизни, к-хм… – сказал Глеб Вадимович. – Майя.

– Два сна получается, – подытожил Денис Борисович. – Как-то излишне сонно, не находите?

– Не знаю, – сдался я. – На что похожа смерть?