Земля мертвых

Окликнув ее, он не сдвинулся с места, как застывшая в стойке легавая. Клаудия спокойно достала из сумочки пачку сигарет – она вроде бы не возражала уделить ему несколько минут.

Нетвердым шагом он спустился к ней и упрямо продолжил так же грубо.

– Что у вас за план такой? – спросил он, даже не представившись. – Что вы химичите?

Клаудия неторопливо закурила «Мальборо» и выдохнула дым. Потом протянула ему пачку. После секундного колебания Корсо взял сигарету. Этот простой жест, который вот уже целую вечность использовался для того, чтобы разбить лед, успокоил его, как желанное возвращение в привычную колею.

– Вы уж точно последний человек, перед кем я должна отчитываться, – сказала она, дав ему прикурить.

По крайней мере, она знала, кто он.

– Вы сегодня не допросили ни одного свидетеля, – продолжал гнуть свое Корсо, – ни разу не возразили генеральному прокурору. Хотите прикончить Собески или что?

– Вам бы это доставило удовольствие, верно?

Корсо не ответил. Он выдыхал дым, чуть задерживая его в легких, будто пытался взять себя в руки или доказать самому себе, что контролирует ситуацию.

– Вы забываете правила, – бросила она, делая затяжку. – Я не имею права с вами разговаривать.

– Расследование закрыто. Я больше не могу вмешиваться.

– Но можете с кем-нибудь поболтать. С генеральным прокурором, например.

– Коп, болтающий с прокурором? Это вы забываете правила.

Повисла пауза. Между ними циркулировал дым и теплый воздух. Солнце то ли светило, то ли нет: Корсо ничего не видел, кроме нее. Твою мать, он должен сосредоточиться и все из нее вытрясти, а не стоять столбом, как волхв перед яслями. Но ее красота вгоняла его в ступор, туманила сознание, погружая в какое-то ослепление.

– Я не вмешиваюсь, потому что на данный момент все нападки только подтверждают правду о Собески.

– Его виновность?

– Его невиновность.

Корсо расхохотался.

– Давайте выпьем кофе, – предложил он.

– Вы решили за мной приударить или что?

– Это не мой стиль.

– А что ваш стиль?

На это Корсо глубоко вздохнул:

– Кровавый развод, маленький мальчик под разделенной опекой, двадцать лет уличным копом в полиции, новый пост в кабинете центрального офиса. У меня переходный момент.

– И никакой новой женщины во всем этом?

– Пока нет.

Она щелчком отправила окурок через решетку. Забавным хулиганским жестом.

– Ладно, только не здесь.

Они доехали аж до Сорбонны. Он уже не помнил, что гласит закон по этому поводу, но очевидно, что следователю обвинения не стоит выпивать с адвокатом защиты в разгар процесса.

Клаудия села в его старенький «фольксваген». По дороге она рассказывала ему истории из студенческих лет в Сорбонне – изучение права, ее надежды, ее твердое намерение защищать «незащищаемых» и тем самым способствовать развитию «более сильной» демократии.

Корсо мог бы подумать, что она шутит, но Клаудия Мюллер, эта дылда, чья элегантность напоминала произведения Альберто Джакометти (на ней была футболка с блестками и джинсы, облегающие ее величественный силуэт), была искренна. Она являлась чистым продуктом уже не существующего левого движения – того, которому было свойственно великодушие с большой буквы.

Они заказали два кофе.

Следовало вернуться к делу Собески.

– Ну, – не отставал он, – с чего вдруг такая сдержанность?

– Я вам уже сказала. Обвинение делает за меня мою работу. Этот психологический портрет, эти эксперты – все доказывает, что Собески никак не причастен к вашим убийствам.

– Мне так не показалось.

– Это потому, что вы глухи. Они описали ребенка, больного и одинокого. Психопата, переполненного жестокостью. Сексуального маньяка, не способного обуздать свои порывы. И уж точно не того изощренного убийцу, который действовал в «Сквонке» и даже не насиловал своих жертв.

Корсо использовал аргумент Жакмара:

– Он мог перемениться в тюрьме. Сделать свои порывы более утонченными. Выносить план.

– Бросьте. И он ждал десять лет, чтобы начать действовать?

– Вы забываете про других женщин, кровь которых обнаружена в мастерской Собески.

Она развела руками в знак вопроса:

– Где же их трупы? – И продолжила, не дожидаясь ответа: – Во всяком случае, тюрьма добавляет человеку грубости, свирепости, но никак не утонченности. Флёри – не Оксфорд.

– А то, что в тюрьме его прозвали Судья? Он уже тогда почувствовал вкус к пыткам.

Клаудия Мюллер покачала головой. Если как следует приглядеться, черты у нее слегка тяжеловатые, как у немки. Он где-то прочел, что она австриячка.

– Я ознакомилась с вашим отчетом. И в курсе вашей теории об одержимости наказанием.

– Не я же придумал ему прозвище.

– Собески заставлял своих сокамерников накачивать мышцы, а потом принялся убивать женщин, не насилуя их и вдохновляясь произведениями Гойи?

– Повторяю, у него было время перемениться.

– Мы говорим об убийце, который отслеживал своих жертв месяцами, который досконально изучил их привычки. Об убийце, который лишал их жизни с небывалой изощренностью. Все это не похоже на Филиппа Собески. Он животное, хулиган, извращенец, да. Но он не убивал этих девушек.

Корсо попытался ее спровоцировать:

– Возможно, Марко Гварньери больше в его вкусе?