Земля обетованная

Боже, как я ошибался. На следующее утро мое предположение о том, что полиция действовала "глупо", звучало в каждом выпуске новостей. Представители полицейского профсоюза заявили, что я очернил офицера Кроули и правоохранительные органы в целом, и потребовали извинений. Анонимные источники утверждали, что за ниточки были потянуты, чтобы добиться снятия обвинений с Гейтса без явки в суд. Консервативные СМИ едва скрывали свое ликование, изображая мои комментарии как случай, когда элитарный (профессорский, неприветливый) чернокожий президент встал на сторону своего хорошо связанного (болтливого, с расовыми карточками) гарвардского друга, а не белого полицейского из рабочего класса, который просто выполнял свою работу. На ежедневном брифинге для прессы в Белом доме Гиббс задал несколько вопросов. После этого он спросил, не подумаю ли я о том, чтобы выпустить разъяснение.

"Что я уточняю?" спросил я. "Мне казалось, что я достаточно ясно выразился в первый раз".

"Судя по тому, как это воспринимается, люди думают, что ты назвал полицию дурой".

"Я не сказал, что они были глупыми. Я сказал, что они действовали глупо. Есть разница".

"Я понимаю. Но…"

"Мы не будем делать разъяснений", — сказал я. "Это пройдет".

Однако на следующий день эта новость не прошла. Наоборот, эта история полностью захлестнула все остальное, включая наше послание о здравоохранении. Во время нервных звонков от демократов на холме Рам выглядел так, будто готов прыгнуть с моста. Можно было подумать, что на пресс-конференции я надел дашики и сам ругал полицию.

В конце концов я согласился на план по устранению ущерба. Я начал с того, что позвонил сержанту Кроули, чтобы сообщить ему, что я сожалею о том, что использовал слово "глупо". Он был любезен и добродушен, и в какой-то момент я предложил ему и Гейтсу посетить Белый дом. Мы втроем могли бы выпить пива, сказал я, и показать стране, что хорошие люди могут преодолевать недоразумения. И Кроули, и Гейтс, которым я позвонил сразу после этого, с энтузиазмом отнеслись к этой идее. На пресс-брифинге позже в тот же день я сказал журналистам, что по-прежнему считаю, что полиция слишком бурно отреагировала на арест Гейтса, так же как и профессор отреагировал на их появление в его доме. Я признал, что мог бы более тщательно выверять свои первоначальные комментарии. Гораздо позже я узнал от Дэвида Симаса, нашего штатного гуру опросов и заместителя Экса, что дело Гейтса вызвало огромное падение моей поддержки среди белых избирателей, большее, чем любое другое событие за восемь лет моего президентства. Это была поддержка, которую я никогда полностью не верну.

Шесть дней спустя мы с Джо Байденом и сержантом Кроули и Скипом Гейтсом собрались в Белом доме на то, что стало известно как "Пивной саммит". Это была скромная, дружеская и немного скованная встреча. Как я и ожидал, основываясь на нашем телефонном разговоре, Кроули предстал перед нами как вдумчивый, порядочный человек, а Скип был на высоте. Около часа мы вчетвером говорили о нашем воспитании, нашей работе и о том, как улучшить доверие и общение между полицейскими и афроамериканским сообществом. Когда наше время истекло, Кроули и Гейтс выразили признательность за экскурсии, которые мои сотрудники провели для их семей, хотя я пошутил, что в следующий раз они, вероятно, смогут найти более легкий способ получить приглашение.

Когда они ушли, я сидел один в Овальном кабинете и размышлял обо всем этом. Мишель, друзья, такие как Валери и Марти, чернокожие высокопоставленные чиновники, такие как генеральный прокурор Эрик Холдер, посол в ООН Сьюзан Райс и торговый представитель США Рон Кирк — все мы привыкли проходить полосу препятствий, необходимую для эффективной работы в преимущественно белых учреждениях. Мы научились подавлять свои реакции на мелкие обиды, всегда были готовы дать белым коллегам преимущество, помня, что все, кроме самых осторожных обсуждений расы, рискуют вызвать у них легкую панику. Тем не менее, реакция на мои комментарии о Гейтсе удивила всех нас. Это был мой первый показатель того, что вопрос о чернокожих и полиции является более поляризующим, чем почти любая другая тема в американской жизни. Казалось, он затронул самые глубокие глубинные течения психики нашей нации, затронул самые грубые нервы, возможно, потому, что напомнил всем нам, как черным, так и белым, что основой социального порядка нашей страны никогда не было просто согласие; что он также был связан с веками государственного насилия белых над черными и коричневыми людьми, и что то, кто контролирует законно санкционированное насилие, как оно применяется и против кого, все еще имеет значение в глубинах наших племенных умов гораздо больше, чем мы хотели бы признать.