Земля обетованная...

— Оттого, говоришь, учитель умный, стал он праотцом многих народов, что был многоженец и напутал, какой сын от какой жены?

— Вах-ва! — с невинным видом ответил учитель. — А ты, человек добрый, не знаешь разве, что сказал мудрец? Вах-ва!.. Он ведь сказал, что от многих жен не станешь умен, но зато наверняка наплодишь вереницу племен!..

Уже более оживленно последовали острые реплики в адрес великих и малых святых, затем все разразились дружным смехом. Сумрачным оставался лишь курильщик гашиша Фаик. Недовольными взглядами косился он то на одного, то на другого, а когда слушал, о чем говорит араб в белой чалме, осуждающе качал головой и тихо что-то шептал.

Учитель притворился, будто не замечает этого, и снова заговорил:

— Еще тысячу лет назад добрый брат наш — арабский поэт Абу’ль — Алла-эль Маарри написал мудрые, достойные упоминания слова: «Христиане, мусульмане, маги и иудеи одинаково заблуждаются. На свете теперь два рода людей: у одних есть разум и нет веры, у других есть вера, но нет разума!»

При этих словах курильщик гашиша решительно повернулся спиной к кругу собеседников, встал на колени и, раскачиваясь вперед-назад, забубнил молитву. Учитель замолчал. Приумолкли и остальные.

Осторожно, стараясь не нарушить тишину, установившуюся из уважения к молящемуся арабу, Хаим посидел немного, затем поднялся и направился к водопроводной колонке. Со стороны станции до него донесся какой-то невнятный шум. Стремглав побежал он туда и не ошибся. У товарной кассы несколько человек выкупали грузы. Одному из них, прибывшему за минеральными удобрениями, Хаим тотчас же вызвался помочь.

Когда удобрения были погружены в высокую двуколку с впряженной в нее парой тощих мулов, хозяин расплатился с Хаимом и, видимо, заметив его старательность и скромность, предложил поработать в своем хозяйстве.

— Понравится — останетесь, а не понравится — так разойдемся, никто не будет в убытке, — доброжелательно сказал он.

Не колеблясь, Хаим согласился. Заработанные деньги он тотчас же отнес Ойе.

Хозяин Шимон Зиссман, к которому Хаим Волдитер нанялся на работу, был родом из Болгарии. Более двадцати лет тому назад он в числе первых переселенцев обосновался в этих краях. На арендованной земле трудились все члены семьи — сам Шимон, его жена Циппора и четырнадцатилетняя дочка. Была у Зиссманов и работница — еще молодая, одинокая женщина, приехавшая из Египта, черная, как смола, и пышная, как кулич. Звали ее по привычке «фрэнка», хотя она имела, разумеется, имя и фамилию. Работоспособностью эта женщина напоминала Хаиму главного экспедитора Давида Кноха, но в отличие от него была предельно честна, невероятно говорлива, незлопамятна и суеверна.

— Что ты уставилась на вымя коровы?! — кричала она поденщице-арабке. — Сунь сейчас же кукиш себе в глаза, скорее, ну! Можно же сглазить так, не дай бог!

Не раз собиралась она выйти замуж, но браки расстраивались: то жених оказывался несговорчивым, то она не принимала условий жениха. Когда же наконец состоялась помолвка и даже били тарелки на счастье, то жених, получив в качестве «аванса» часть денег из приданого невесты для открытия бакалейной лавчонки, исчез. «Фрэнка» долго ждала его, много слез пролила, а на настойчивые советы объявить розыск, обратиться к адвокату отвечала: «Раз нет счастья, так к чему же еще расходоваться на адвоката? Если его и найдут, так он мне нужен будет, как корове «здрасте», а деньги все равно я не получу обратно! Он ведь тоже возьмет адвоката… Пустые хлопоты».

С тех пор она стала копить деньги на старость, работала не покладая рук, словно хозяйство Зиссманов было ее собственным. Трудно сказать, когда здесь начинался и когда кончался рабочий день. Шимон, например, просыпался за полночь, хватал фонарь и бежал в коровник взглянуть, не остались ли коровы без корма, не случилось ли с ними беды. Да так и оставался во дворе: не ложиться же снова. Тем более что дела всегда находились. Вскоре к нему выходила обеспокоенная Циппора и принималась помогать мужу.

Разбуженный ни свет ни заря грохотом бачков и ведер, скрипом водокачки и окриками, вскакивал и Хаим, поспешно одевался и бежал на скотный двор, с беспокойством думая, что непростительно спать работнику, когда встал хозяин.

— Куда вы торопитесь? — встречал его возгласом Шимон. — Спали бы себе на здоровье! Еще рано… А дел за день у вас хватит, не беспокойтесь!

Между тем на огромной плите уже клокотал кипяток в большом чане и «фрэнка» кого-то поторапливала:

— Ялла ха! Ялла, махала ал рош-шел-ха[120].

Хаим убедился, что главой семьи да и хозяйства был не столько Шимон, сколько его жена Циппора. Бойкая и рассудительная, она не без основания называла себя «женщиной в брюках», а мужа — «мужчиной в юбке».

Шимон и в самом деле был человеком слабохарактерным. Он добросовестно трудился и помышлял только о том, чтобы в срок выплачивать «Англо-палестайн-банку» проценты за ссуду, регулярно вносить арендную плату и поставлять товар непременно в лучшем виде, иначе…