Земля обетованная...

Ни тот, ни другой не спросил, почему холуц Хаим не явился в синагогу. Более того, к удивлению Хаима, рабби не проявил ни малейшего интереса ни к Ойе, ни к ее вероисповеданию. Лениво, безразличным тоном, думая о чем-то другом и часто позевывая, он задал несколько вопросов формального характера. И уже совсем сонным голосом, обращаясь к дайяну, заключил:

— Красивая душа молодого человека опечалена дурным поступком… Пусть холуц ознакомится с «Гиттин»[112]. И дайте ему почитать «Кейтубот»…[113] Грешник нуждается в вдохновении больше, чем кто-либо! Господь его не оставит…

Тотчас старик дайян повел Хаима к другому служителю раввината, рангом пониже раввина, но старше его, младшего помощника. Жирненький и розовый, как рождественский поросенок, служитель раввината с места в карьер набросился на своего гостя с угрозами за совершенное перед торой и народом тягчайшее преступление, потом перешел к нравоучениям. Присутствовавший при этом дайян не пропускал случая репликами подлить масла в огонь. Хаим отупело слушал их и, стараясь перебороть подкрадывающуюся исподволь обычную для него робость, твердил про себя: «Плюю с вершины Сионской горы…»

Больше часа оба служителя попеременно читали и комментировали ему выдержки из мидраши[114], когда же сочли, что молодой холуц достаточно измотан, в категорической форме предложили либо разойтись с гречанкой, и тогда вопрос о нарушении обета предков не будет стоять настолько остро, либо пусть гречанка примет иудейскую веру.

— Но лучше, конечно, и, безусловно, легче избрать путь «бал-те-шуво»[115], — как бы между прочим, заметил младший помощник раввина. — Это и здоровее, и приятнее, и правильнее… Как ни говорите, а ваша шиксэ все-таки человек неполноценный…

Пухленький служитель раввината тотчас же подхватил и широко развил этот довод. Он предупредил Хаима, что переход в иудейство связан с множеством крайне сложных обрядовых формальностей. В частности, подчеркнул он, если сожительствующая с Хаимом женщина решится перейти в иудейскую веру, то ему, холуцу, придется представить доказательство того, что свой переход в иудейство она совершает сознательно и по доброй воле. А поскольку он кохэн, то ему придется также запастись подтверждением того, что вступающая с ним в брак прежде не была замужем… Кроме того, он должен будет поручиться, что у гречанки хватит сил и терпения строго соблюсти законы и диктуемые традицией правила при совершении обряда перехода из одной веры в другую.

Служитель раввината ставил перед Хаимом вопрос за вопросом, стараясь запугать его, запутать и заставить сдаться. Сможет ли холуц поручиться, что гойя не воспротивится пойти в бейт-микву[116] для совершения обряда омовения тела? Чем он может гарантировать, что она не окажется несговорчивой, когда будет необходимо изменить ее имя? Как мыслит он представить высокому раввинату доказательства того, что сожительствующая с ним гречанка глухонемая от рождения? Уверен ли он, что в самый ответственный момент эта женщина не передумает? Не станет возражать? Не откажется? Казалось, этим «не» не будет конца.

Долгий и нудный разговор служитель раввината завершил тем, что дал Хаиму два дня на размышление и всучил под расписку два объемистых религиозных сборника «Кав-хайошэр»[117], с которыми он должен был ознакомиться дома, а здесь его обязали прочесть вслух отрывок из талмуда, где речь шла об анафеме. Это должно было, по словам дайяна, предупредить Хаима от неразумных поступков, вовремя остановиться.

Хаим принялся читать:

— «Во имя Владыки Владык, да будет подвергнут херэму[118]…»

Служитель раввината повелительным тоном прервал чтение и, зло косясь на Хаима, вставил слова:

— Покамест условно: Волдитер Хаим… Повторите!

Хаим послушно повторил:

— Покамест условно: Волдитер Хаим, сын…

Служитель раввината снова прервал его:

— Покамест условно: сын Израиля… Повторите!

— Покамест условно: сын Израиля… — смущенно повторил Хаим, затем снова принялся читать: — «…обоими судилищами, небесным и земным, всеми святыми архангелами, серафимами и офанимами и все общиной от мала до велика. Пусть поразят его язвы великие, неисцелимые, болезни многочисленные и необычные; да станет дом его жилищем ехидны и да померкнет звезда его в небесах. Пусть станет он предметом злобы и гнева и да будет отдан труп его на съедение зверям диким и хищным; да станет он притчей врагов и супостатов, серебро и золото его да будут отданы другим, а дети — вынуждены просить милостыню у дверей его врагов. Пусть судьба его будет предметом ужаса для грядущих поколений. Да будет он проклят ангелами… и архангелами… пусть земля поглотит его, как Кораха с сонмищем его, торопливо и поспешно пусть оставит душа тело его, а гром небесный да поразит его смертью; пусть он удавится, как Ахитофель — дурной советник, да покроет его проказа Гехази, да не воспрянет он от своего падения и не сподобится он погребения по обычаю израильскому; пусть вдова его станет после его смерти достоянием других.

Сей анафеме подвергается…»

Служитель раввината прервал чтение словами: