Земля обетованная...

— Вся свора хнокелэй[108] закрылась в главной синагоге! — напрягая охрипший голос, озорно выкрикнул высокий и тощий мужчина. — Горячка! Служат «ми ше-берах»[109] за сына какого-то американского богача… Усердно бьют себя кулаками в грудь, а лучше бы головой об стенку… Хоть пошло бы им впрок!

Люди, скромно дожидавшиеся возвращения служителей раввината из синагоги, с интересом слушали этого человека, острого на язык и весьма осведомленного.

— У американца денег — гора! Несколько лет назад он запросто отвалил куш на покупку здесь земельного участка для какой-то колонии, а теперь пожертвовал крупную сумму на приобретение позолоченной серебряной бляхи к торе!.. Такой еще осел! Разбрасывает денежки на побрякушки… Лучше б построил богадельню и подкормил старцев, которые все еще ждут манну небесную и сохнут с голода у «Стены плача»… И откуда их столько?

Окружавшие его люди опасливо поглядывали по сторонам, боясь, не подойдет ли незаметно кто-либо из служителей раввината.

— Этот сынок американского богатея, — продолжал рассказывать высокий мужчина, — гнал свой автомобиль, как сумасшедший, а теперь искалечен вдоль и поперек. Лежит он в Америке, а в Палестине за него молятся. Для чего, думаете? Хотят ему дать второе имя — Леб[110]. И делается это для того, чтобы злые духи, знавшие его под именем Гарри, сбились со следа и не могли утащить парня на тот свет!.. Нравится вам такая комедия? У меня, например, от этого сжимается мочевой пузырь, иметь мне так счастье!.. Но, правоверные, эта комедия обойдется американцу не в один десяток тысяч долларов! Иначе разве эти святоши пошли бы служить с таким остервенением молебен? Режь на кусочки — не согласились бы. Это те еще типчики! Но можете не волноваться: ни один грош из этих долларов не попадет в ваши руки, а все исчезнет в бездонных карманах наших благочестивых реббе, хасидов и их прихлебателей хнокелэй… Могу вас заверить, что если, не дай бог, подобное несчастье постигнет еврея-бедняка, то вся эта свора благочестивых не станет устраивать столь пышных «ми ше-берах» и так усердно возносить всевышнему молитвы за его жизнь… Деньги! И только деньги!..

Человек этот, как узнал Хаим от стоявшего рядом с ним мужчины, был маклером по съемке квартир и помещений, по купле-продаже жилых домов и, в чем он откровенно признался, азартным игроком в кости. Последнее и было причиной его вызова в раввинат.

— Вонючие хнокелэ собираются меня посрамить при всем народе, — говорил он, — а я плевал на них с самой вершины Сионской горы! Я играю на собственные деньги, и если случается, что у меня в карманах дует ветер, так не я ли сам сосу палец?! Не к ним же за подачками бегать! Стакана воды пожалеют, если будешь подыхать от жажды! Знаю я этих великих хасидов… Думаете, их беспокоит мой порок и они хотят обеспечить мне на том свете место в раю?! Как бы не так! Им нужны только проценты с моего выигрыша!

Маклер вглядывался в лица подходивших людей и, видя в них сочувствие, продолжал с бо́льшим жаром:

— А попробуйте утаить от них хоть пиастр! Разве только во сне… Ни один владелец кофейни или притона не рискнет скрыть от них, кто в его заведении набил себе карман. А если кто и отважится умолчать, так его сожрут с потрохами вместе с его живым товаром! Придумают, к чему придраться. Это они умеют… Ого! Возьмут да скажут, что девки не кошерные! Так уже было не раз… Не поладишь с ними — и жизни своей рад не будешь…

Слушая маклера, Хаим ободрился. «А какое дело раввинату до моей жены? — думал он. — Плевал и я на них с вершины Сионской горы! Что они мне сделают?!»

Солнце было в зените, когда вдоль улицы цепочкой потянулись служители раввината в длинных черных кафтанах и куцых капотах.

— О, о! Хнокелэ как со свадьбы идут! — посмеивался маклер. — Не одну рюмку, плуты, видать, опрокинули во здравие американского благодетеля! Почему бы и нет?! Дай им хоть помои, все равно вылакают, лишь бы на дармовщину!

Люди сдержанно засмеялись и, видя приближающуюся процессию, стали потихоньку отходить в сторонку от маклера. Да и сам говорун, как только подошли служки раввината, благоразумно замолчал.

Никого не удостоив взглядом, низко склонив голову и торопливо шаркая ногами, мимо Хаима и маклера прошел младший помощник старшего раввина.

— Баал-шем-тоб![111] — подмигнув Хаиму, произнес маклер и, кивнув в сторону уже прошедшего бородача, хлестко выругался.

Вслед за стариком, заложив руки за спину, степенным шагом, с гордой осанкой шествовал старший раввин. Все, кто стоял перед входом в раввинат, низко и чинно поклонились ему, получив в ответ едва заметный кивок.

Хаима Волдитера вызвали в числе первых. В маленькой, грязноватой, почти без обстановки комнате, в стороне от старшего раввина, величественно восседавшего в кресле с высоко торчавшей над его головой спинкой, примостился на скамейке уже знакомый Хаиму старик дайян.