Земля обетованная...

Хаим понял: тревога его не была напрасной. Он знал, что персона младшего дайяна — личность весьма значительная в иерархии богослужителей. В компетенцию дайяна входило неустанно и строго блюсти чистоту веры праотцов, постоянно заботиться о строжайшем соблюдении иудеями предписаний торы и древних традиций. Еще в талмудтойре, где Хаим учился до поступления в гимназию, помнилось ему, как учитель иудаизма сказал однажды, что «глупый хасид, так же, как и хитрый нечестивец, губит мир… Увидев, как тонет купающаяся женщина, хасид воздержится от оказания ей помощи только из-за того, чтобы избавиться от греховного созерцания ее голого тела…»

— А что за ныкейва[97] тут стоит? — кивнув в сторону дрожавшей от страха Ойи, брезгливо спросил дайян. — Откуда она?

Наглость старика обескуражила Хаима. Он не успел собраться с мыслями, чтобы оборвать дайяна, а тот, обдав Ойю презрительным взглядом, вновь спросил:

— И неужели холуц живет с ней, как муж с женой?

— Да, конечно…

На Хаима обрушился поток брани: старик упрекал его в величайшем грехе состоять в браке с женщиной иной веры. И хотя дайян видел, насколько он противен Хаиму, раздражает его, все же, пренебрегая этим, продолжал дотошно выспрашивать подробности интимных сторон супружеской жизни. Не стесняясь, он настойчиво выведывал всю подноготную жизни не только самого Хаима, но и его родителей. Ему непременно надо было знать, ежедневно ли посещает отец Хаима синагогу или лишь по субботам, ходит ли на утреннюю молитву или только заглядывает по вечерам на Маарив[98]. Так же дотошно выяснял он, была ли мать Хаима «адука»[99], ходила ли со стриженной наголо головой и носила ли парик, как предписано традиционным обрядом для подлинно набожных женщин, или оставалась при своих волосах, соблюдались ли в доме традиции и обряды; курил ли отец по субботам и готовила ли пищу мать в этот день; не замечал ли Хаим случаев, когда его отец общался с другими женщинами и, в частности, с женщинами иной национальности?

Получив и на все эти вопросы более или менее исчерпывающие ответы, служитель раввината поинтересовался: был ли Хаим подвергнут при рождении обрезанию, обряду, служащему символом «союза между Богом и Израилем»?

Как ни тревожно было на душе у Хаима, этот вопрос старика заставил его сдержанно улыбнуться.

— Лично я не помню, конечно, это событие в своей жизни, — с грустным юмором ответил Хаим, — но догадываюсь, что не был обойден… Я же вам сказал, что мои родители были нормальными евреями!

Младший помощник старшего раввина был недоволен ответом. Скептически прищурив глаз, он после короткой паузы со злобным ехидством спросил:

— И ваш отец никогда разве не говорил об этом? Удивительно! Родному сыну не рассказать о том, что этой ритуальной операцией на восьмой день жизни новорожденного ребенка мужского пола гордится вся нация на протяжении многих столетий? Как же так можно?! Да знаете ли вы, что даже короли английские переняли у нас этот обрядовый обычай! И что когда не кто-нибудь, а самолично римский папа в гневе предложил эфиопскому негусу отказаться от обрезания мужчин в своей стране, император ответил ему, что «ни одна абиссинская женщина не согласится выйти замуж за необрезанного…» А наш холуц ничего этого не знает и что ужасно — так пренебрежительно говорит обо всем этом!..

Хаим ничего не ответил бородачу, только пожал плечами. Зато старик заключил, что поскольку ответ холуцела не был достаточно определенным, в ближайшие дни придется устроить ему соответствующий осмотр.

— Наши благочестивые люди уж как-нибудь сумеют установить, была ли эта самая операция у вас, значит, или нет!..

Перспектива подвергаться такому осмотру не прельщала его, к тому же она была совсем несвоевременной теперь, когда в поисках заработка он дорожил буквально каждым часом времени. Невольно вспомнилось ему, что нацисты и легионеры, поймав человека, в котором подозревали еврея, путем такого же осмотра определяли его принадлежность к иудейской нации.

— Ну, а с пищей у вас как? — не унимался старик. — С посудой, скажем? Покажите-ка ваши ножи!

Хаим достал с полочки перочинный ножик, протянул его бородачу.

— Так вы, значит, пользуетесь одним ножичком как для молочных, так и для мясных продуктов?! Ну и отступники! Ай-яй-яй… У вас, как я вижу, нет даже посуды отдельно для молочной и обособленно для мясной пищи?! И мясо, конечно, тоже покупаете у иорданцев? Потому что оно дешевле, а?

Бородач говорил и раскачивался на табурете так, будто у него нестерпимо болел живот. Он то и дело причитывал:

— Ай-яй-яй! Что творится, что делается на этом паршивом свете!.. Ай-яй-яй-й… Что творится!

Хаим заверил служителя раввината в том, что у арабов они ничего не покупают, а что касается утвари, то просто еще не успели обзавестись всем необходимым, так как приехали сравнительно недавно и без всякого имущества.

Дайян не хотел слушать. Он продолжал сокрушенно раскачиваться и бормотать себе под нос какие-то заклинания. Наклонив набок голову и хитро прищурив глаза, он таинственным тоном вдруг спросил: