Земля обетованная...

— Подожди, Нуцик! Успокойся. Давай разберемся во всем как следует, — стараясь говорить спокойно, примирительно начал Хаим. — Вот ты говоришь: смешанный брак запрещен нашими обычаями. Пусть так. Но ведь ты сам, твоя жена и теща тоже не сабра, ведь вы тоже не свято блюдете все эти затхлые, изжившие себя обычаи!.. Да и не только ты и твоя семья, а многие! И ничего. Ровным счетом никто их за это не ругает и не казнит. А Ойя, что она, прокаженная, если появилась на свет божий от родителей греков? Это же ровным счетом как мы с тобой виновны в том, что нашими родителями оказались евреи! Но за это нас в Румынии преследовали легионеры, и моя бедная мама умерла от учиненного фашистами погрома, а теперь ты, Нуцик, угрожаешь мне, намекаешь на что-то очень страшное только за то, что жена моя гречанка… Однако это как две капли воды похоже на то, что делали и делают фашисты! Ты извини, но это же так!..

Хаим поначалу говорил сдержанно, но потом волнение, закипавшее в его словах, выдало зреющие в нем чувства протеста и нарастающей злобы. Именно в таких случаях мягкость его характера, податливость и даже безволие превращались в упорство, делавшее Хаима способным перенести тяжкие испытания, но не сдаться. Так было в Болграде, когда его избивали полицейские, требуя назвать товарищей, помогавших ему распространять прокламации «Долой фашизм!». Он не выдал тогда своих единомышленников Илюшку Томова и Вальтера Адами. Так было и на Кипре. Измученный болезнью, беспомощный, он не поддался злой воле раввина, не женился на его избалованной дочери, а отстоял свою любовь.

Правда, в Болграде он не чувствовал себя одиноким: с ним были отец, сестренка, друзья, в сочувствие и помощь которых он верил. И на Кипре — рядом была добрая тетя Бетя. Но здесь, в Палестине, он был один среди чужих и жестоких людей — религиозных фанатиков, стяжателей, карьеристов, мастеров контрабанды, шантажа и убийств из-за угла. От них зависела его судьба, его счастье быть с любимым человеком. Хаим знал: от таких, как реббе Бен-Цион Хагера, пощады не жди. При мысли об этом в его душу закрадывался страх, но Хаим уже не мог, да и не хотел подавить рвущиеся наружу протест и возмущение.

Между тем Ионас беспокоился только о собственной карьере, успех которой был поставлен под сомнение: как-никак он, Ионас, поручился в свое время за Хаима, и поэтому теперь продолжал устрашать его.

— Одно тебе скажу, Хаим: не шути! — говорил Ионас. — Здесь тебе не Румыния и тем более не Бессарабия. Тут собрались хавэрим что надо, лучшие из лучших со всего мира! Не до шуток им, когда на карту поставлено все во имя великой цели! И никто из них не позволит водить себя за нос, как тебе думается…

Хаим развел руками, хотел что-то возразить, но Ионас не дал ему.

Ионас горячился, размахивал руками, то и дело вытирал платком вспотевший лоб и шею, плевался.

— У тебя остался единственный выход из создавшегося положения, — наконец решился Нуци Ионас высказать мысль, ради чего и пришел к Хаиму. — Пускай она едет себе туда, откуда приехала… Так будет лучше. Поверь мне. И с тебя свалится эта обуза! Ведь ты же с ней собираешься жить здесь, на землях предков, завещавших нам беречь чистоту веры! А не где-нибудь в Европе. Неужели это трудно понять, честное слово?!

Понурив голову, Хаим молча слушал Ионаса; он не изменил позу, не проронил ни слова даже тогда, когда Нуци, заключив свою бурную тираду, назвал Хаима «поистине честным дураком».

— Имей в виду, — Ионас принял молчание Хаима за добрый знак и, чтобы окончательно сломить его колебание, проговорил, веско и злобно отчеканивая слова, — церемониться с тобой не будут! Не поможет ни Соломонзон со своими миллионами, ни тем более я… Между прочим, твой фокус и мне доставил кучу неприятностей. Я же за тебя поручился! Потому-то тебе и оказали доверие. Да еще какое доверие! Подумать только, ужас! А ты вместо благодарности подводишь меня самым подлым образом!

— Можешь удивляться и обзывать меня последними словами, — тихо заговорил Хаим, — можешь угрожать расправой, но я Ойю никогда не оставлю… Клянусь! Сказать, что я ее люблю, — не то слово. Я ровным счетом не мыслю себе жизни без нее…

Потеряв самообладание, Ионас схватил Хаима за ворот рубашки, рывком притянул к себе и яростно, брызгая слюной, прошипел:

— Ровным счетом, холуц Волдитер, ты слюнтяй и глупец или просто предатель! Тебе юбка паршивой гречанки дороже нашего великого дела! Но знай, такие фокусы здесь заканчиваются плачевно. Пожалеешь, но будет поздно. В последний раз говорю тебе: кончай с этой бабой — и все!

— Никогда!

Глазами, полными презрения и злобы, смотрел Ионас на жалкую, ссутулившуюся фигуру опечаленного, но твердого в своем решении Хаима.

— А хавэр Дувэд Кнох был прав, сказав, что ты все это специально подстроил, чтобы очернить нас! — процедил сквозь зубы Ионас. — Что ж! За это ответишь… И очень крепко! — Он резко повернулся спиной к Хаиму и зашагал прочь.