Земля обетованная...

Это была Моля. Сейчас присутствие этой доброй женщины было просто необходимо для Ойи. При Моле она всегда успокаивалась, забывала о своем недуге, веселела.

— Зачем пожаловало к вам это пугало? — спросила Моля. — Я уж решила, что он остается у вас ночевать… Столько сидеть!

В нескольких словах Хаим рассказал, чем интересовался служитель раввината и в чем причина его прихода.

— Так я и думала! — воскликнула Моля, выслушав Хаима. — Все они из одной шайки… — И она рассказала, как днем к владельцу «Дельфинера» заявились два молодых парня и потребовали немедленно уволить глухонемую работницу, которая будто бы выдает себя за еврейку, а в действительности является гречанкой. В противном случае они угрожали фабриканту такими неприятностями, от которых его не спасет и страховка.

— Это были йешиботники[105]… Вы еще не знаете, какая это шайка! Они связаны с иргунцами[106] и штерновцами[107] и, конечно, от них всего можно ожидать, вплоть до поджога и убийства!.. И наши женщины не без основания испугались… Кто не боится остаться без работы или, чего доброго, лишиться жизни! Поэтому никто не осмелился заступиться, когда мастер стал выталкивать Ойю из цеха… Да и бессмысленно! Мастер выслуживается перед хозяином, а хозяин сам хорош… Вы понимаете, как все получилось?..

Моля смолкла и, низко склонив голову, закрыла лицо ладонями, словно винилась перед Хаимом в том, что не помогла Ойе. Но Хаим, удрученный сознанием того, что он сам недавно принадлежал к этой шайке, которая ныне терзала любимого им человека, не понял состояния Моли. Он сумрачно смотрел в одну точку и молчал.

— Вы осуждаете меня… — не поднимая головы, проговорила Моля. — Но, поверьте, своим заступничеством я бы ничего не достигла…

Хаим словно очнулся от забытья, только сейчас до него дошел смысл того, о чем говорила Моля, и он с жаром воскликнул:

— Что вы, Моля! Я и не думал вас осуждать, и вообще как можно?! За что? О каком заступничестве может идти речь? Лбом стену не прошибешь, я знаю. Что, я не вижу, с кем имею дело?.. — Хаим замялся. Разве повернется язык признаться, что он сам состоял в «Иргун цваи леуми»? Даже Моле, доброй, душевной женщине, разве скажешь об этом?

— Не нужно отчаиваться, — прервала Моля томительное молчание Хаима. — У вас все же есть влиятельные знакомые, а здесь это, как ни горько сознавать, главное! Надо попросить их вмещаться и как-то уладить, в противном случае вам может быть плохо: ведь Ойя не еврейка… Тут такие порядки.

— Знаю, — грустно улыбнувшись, ответил Хаим. — Что, касается моих знакомых, то они неделю назад вышвырнули меня с работы. И именно потому, что моя жена — гречанка.

Это известие расстроило Молю. Она отвернулась от Ойи, чтобы не выдать своего волнения, устало закрыла глаза. После долгого молчания тихо заговорила, обращаясь к Хаиму:

— Мы приехали сюда, наслушавшись обещаний и ожидая впереди ясную, светлую жизнь. Мы думали, что будем людьми среди людей, что наш мальчик будет огражден от унижений, надругательств… Бо́льшего счастья и не нужно. «Мы в стране своих предков! Дома!» — так говорил муж… А теперь его не стало. Скончался в больнице. И мальчика моего нет…

Моля сжала голову руками, пошатываясь, стала ходить по комнате.

— Земля обетованная?! Реки молочные и горы медовые?! — громко воскликнула она, как бы обращаясь уже не к Хаиму, а к воображаемой толпе. — Все ложь! Чудовищная ложь! Вы слышите, люди-и?! Какой народ и когда, скажите, был счастлив на этой земле? Отсюда, еще со времен до Христа, берет свое начало горе всего еврейского рода!

Моля заплакала и, закрыв лицо ладонями, снова обессиленно опустилась на табуретку.

Хаим, не находя слов, чтобы утешить, смягчить ее горе, машинально твердил:

— Выпейте воды! Выпейте воды, Моля! Вам станет легче… Не надо себя так изводить… Выпейте воды!

Вдруг Моля энергично встала, выпрямилась, быстро вытерла слезы, поправила волосы и расправила блузку; движения были точны, размеренны, словно она привычно готовилась к выходу на сцену. Это была уже другая Моля — овладевшая собой, собранная, будто и не было ни слез, ни отчаяния. Она начала рассказывать о доброте хромого лавочника, отпускавшего ей продукты в долг, когда болел муж, о враче, отказавшемся взять деньги за визит к больному мужу, когда узнал, что Моля была в Будапеште артисткой. Прощаясь, она крепко обняла и долго целовала Ойю, а Хаиму сказала:

— Все же постарайтесь уладить дело с раввинатом. Я раньше вас здесь и лучше знаю это заведение.

На следующий день вместо того, чтобы отправиться на поиски работы, Хаим рано утром явился в раввинат. В синагогу, как велел младший помощник старшего раввина, он не пошел. «Не все же туда ходят! А мне и подавно это ни к чему».

Не застав в раввинате старика, приходившего накануне, он вышел на улицу, где толпился народ, видимо, тоже пришедший сюда по вызову.