Земля обетованная...

— А завтра тюремщик! — перебил Медведя грузчик в белой чалме и с особым удовольствием рассмеялся. — Тебе не привыкать, не так ли? Полицейским ты уже служил и как был нечист на руку, так и остался. Ты не обижайся! Ведь я, как попугай, только повторяю то, что люди говорят… Спроси любого, вон люди стоят!..

— Верно! Служил в полиции, ну и что? И тюремщиком могу завтра стать, чтобы таких, как ты, смутьянов покрепче взаперти держать… Не обижайся и ты. Я, правда, не попугай, с чужого голоса не пою… Мы ведь с тобой, учитель, давние знакомые, небось помнишь?

— Вах-ва! — воскликнул бывший учитель. — Как же не помнить! Такое разве забудешь? Под одной крышей дни коротали, только я в том доме за решеткой сидел, и меня трижды на день колотили резиновыми дубинками, сутками напролет в холодной воде по колени держали, а ты стражником был, жалованье получал от тех, кто приказывал нас истязать… Мы с тобой старые знакомые, еще бы!

Грузчики плотным кольцом окружили их, перешептываясь, искоса поглядывали на бывшего тюремщика, осуждающе качали головами.

— А держали меня за решеткой, как сказал сейчас мой давний «друг» Медведь, за то, что пел я будто бы с чужого голоса… Тогда я был учителем в школе, и заставляли меня прославлять в арабском селе короля Британии. И я, конечно, прославлял, объяснял детям, что король хоть и всесильный и могучий, а языка арабского не знает и знать не желает, людей наших не понимает и понимать не хочет — словом, чужой он нам! И еще сказал я детям, что сидит король на золотом троне, обсыпанном драгоценными камнями, но самый маленький гвоздик в том троне ценнее, чем восседающий на нем властелин… Разве неправду я сказал, люди?

Грузчики заулыбались, и кто-то ответил:

— Конечно, так…

— Правду, учитель, говоришь…

— Ну вот видите, а меня за это схватили. В Акко повезли и там заточили в тюрягу… К моему старому «другу» Медведю… А незадолго до этого я ездил в одну далекую и очень большую страну…

— В Москву, говорят люди! — подсказал кто-то из толпы. — Правда это?

— Не стану таить от вас, братья, мои. Правда. Туда я ездил, с хорошими людьми толковал о тяжкой жизни наших палестинцев… И за это тоже поплатился тюрьмой… Мой давний «друг» знает и об этом… Но мир не без честных людей. Нашлись они и среди арабов и среди евреев. Они и помогли мне… Выпустили. А Медведь вскоре получил под зад коленом. Не поделился барышом с начальством — вот и вышибли с теплого местечка! Теперь «другом» нашим стал!

Медведь в сердцах плюнул и, сопровождаемый дружным хохотом грузчиков, отошел в сторону.

Пронзительный свист одного из грузчиков оповестил товарищей о прибытии к концессии рейсового автобуса из Хайфы. Все, словно стая изголодавшихся ворон, с криком бросились к автобусной стоянке. Судя по обилию багажа на крыше приближавшегося автобуса, пассажиров в нем было немало. И хотя некоторым пассажирам еще предстоял неближний путь, все вышли из раскаленного, как духовка, салона машины. Одни бросились в кофейню — промочить горло, другие — в ресторан. Вокруг автобуса мгновенно выросла толпа: здесь были родственники и знакомые приехавших, маклеры, комиссионеры и проститутки, охотящиеся за клиентами, представители англо-арабо-еврейской администрации и стражи порядка, по долгу службы сменившие полицейские мундиры на штатские костюмы, и, наконец, просто зеваки.

Хаим с горечью наблюдал, как только что дружно и мирно беседовавшие грузчики с яростью вырывали друг у друга чемоданы и, с трудом взвалив добычу на плечи, задыхаясь и обливаясь потом, плелись за владельцами багажа.

Не желая да и не чувствуя себя физически способным вступить чуть ли не в драку с опытными грузчиками, Хаим выбрался из толпы и, не оглядываясь, удрученный, направился домой. И все же он несколько дней приходил к автобусной концессии, часами околачиваясь без дела в надежде что-то заработать.

Здесь всегда было шумно и суетно. Бродячие продавцы пирожков и сладостей, разносчики кофе и газет, чистильщики обуви, лудильщики и паяльщики утвари, маклеры и всякого рода комиссионеры сновали с рассвета дотемна с огромными лотками, высокими кувшинами или объемистыми чайниками и маленькими чашечками, с сундучками, корзинами или переброшенными через плечо мешками с инструментом и, нараспев, стараясь перекричать друг друга, расхваливали свой товар:

— Ай свежие, ай вкусные, ай румяные!..

— Есть хаиса![124] Дешевая хаиса!

— Чистим-почистим, блеск будет, гореть будет, как новый будет!

— Вот хариса![125] Тут самая лучшая хариса! Спеши на харису! Кончается хариса!

Всякий раз Хаим глотал слюну, когда приходилось слышать короткий, но пронзительный выкрик:

— Эл-лектрико! Эл-лектрико!

Никто не знал, какая существует связь между словом «электрико» и пирожками, начиненными разваренным горохом с укропом. Никто не знал имени их продавца. В отличие от других бродячих торговцев этот однорукий старик появлялся со своей корзиной, висевшей на перекинутом через плечо ремешке, ровно через полчаса после отхода автобуса. К тому времени носильщики уже успевали положить первые пиастры в карман.