Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Всё было на моей стороне, видите ли. Мои одноклассницы помогали мне. Хотя они и были аристократками, но не сторонились меня. Некоторые из тех девушек, которых привозили в школу в экипажах, были особенно радушны. Они оценивали мою эрудицию, а не профессию моего отца. Они попеременно дразнили меня и восхищались мной за то, что я учила наизусть сноски в латинской грамматике, они никогда не упрекали меня за неосведомлённость о последней комической опере. Они делали вид, что не замечают неуместности моего присутствия не только благодаря хорошему воспитанию. Они хорошо понимали, какое значение для девушки из трущоб имеет учёба в Латинской школе, а затем в колледже. Если наша дружба и не выходила за пределы школы, то это скорее была моя вина, чем их. Большинство девушек были достаточно демократичны, чтобы пригласить меня к себе домой, хотя для некоторых, конечно, я была «невыносимой». Но у меня не было времени ходить в гости, школьные задания, чтение и семейные дела занимали весь день и большую часть ночи. Я не «гуляла» ни с одной из девочек, как это обычно делают школьницы. Я восхищалась некоторыми из них, их красотой, изящными манерами, более тонкими чертами, но всегда на расстоянии. Было что-то неподражаемое в том, как вели себя девушки из престижного района Бэк-Бэй*, должно быть, я первая поняла, как нелепо будет выглядеть Коммонуэлс-авеню, идущая под руку с Довер-стрит. Когда-нибудь, возможно, когда я стану знаменитой и богатой, но только не сейчас. Так что когда я расставалась с приятельницами на ступеньках школы, мы испытывали взаимное уважение – их нельзя было упрекнуть в снобизме, меня – в зависти. Это были любезные американские отношения, и я с радостью вспоминаю о них и по сей день.

Единственным исключением из этого правила дружеской дистанции стала моя подруга Флоренс Коннолли. Но вряд ли мне следовало называть её «подругой». Мы с Флоренс три года сидели рядом на занятиях, но мы не ходили под руку, не давали друг другу прозвища, не делились обедом, не переписывались во время каникул. Флоренс была тихой, как мышка, а я замкнутой, как устрица, и, возможно, у нас, по сути, было не больше общего, чем у этих двух существ в их естественной среде обитания. Тем не менее, поскольку мы обе были очень усердными и никогда не отходили далеко от своих парт на перемене, между нами возникла близость, основанная на сходстве. И хотя Флоренс принадлежала к той же социальной прослойке, что и я – её отец заведовал дешёвой столовой, я не испытывала к ней особой привязанности. Пожалуй, я проводила больше времени, изучая Флоренс, чем любя её. И всё же я должна была её любить, она была такой хорошей девочкой. Всегда превосходно училась, она была настолько скромной, что заметно дрожала от волнения, когда рассказывала что-то наизусть, и её часто приходилось просить говорить громче. Флоренс гладко зачёсывала свои светло-каштановые волосы назад и заплетала их в одну косу за спиной, в то время как в моде была пышная причёска «помпадур» высотой шесть дюймов, или две косы. У Флоренс был кармашек для носового платка на платье, при том, что карманы в те дни считались безвкусицей. Все эти вещи, казалось бы, должны были заставить меня почувствовать родство стеснённых обстоятельств, товарищество интеллектуального усердия, но это не так.

Правда в том, что моё отношение к людям и вещам не зависело ни от социальных различий, ни от интеллектуальной или духовной близости. Моё мнение в то время определялось осознанием уникальности моего характера и истории. Мне казалось, что с незапамятных времён моя жизнь – одно бесконечное приключение. По дорогам и весям, под землёй и над землей, на суше и на море меня всегда вела одна-единственная путеводная звезда, и я верила, что одна-единственная цель отделяла мою жизнь от жизни других людей. В чём заключалась эта цель, и где была та точка на горизонте, за которой моя звезда не сможет больше меня направлять – было для меня чарующей тайной. Меня никогда не волновало то, что происходит в данный момент. Выбор, который я делала инстинктивно, я считала правильным и предрешённым судьбой. Я никогда долго не раздумывала над великими вещами, мгновенно откликаясь на зов своего гения. Так какое мне было дело до того, примут меня соседи, или отвергнут, если лишь я одна могла пройти свой путь? Равно как никто из тех, кого я избрала своим другом, не мог отвернуться от меня, ибо, делая свой выбор, я обязательно убеждалась в том, что мы родственные души, следующие за одной путеводной звездой.

Когда и где в сумасшедшем ритме жизни на Довер-стрит находилось время или место для такого самоанализа? Ночью, пока все спали, и когда я гуляла в одиночестве, забредая так далеко от дома, насколько осмеливалась.