Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

«Ты же не понимаешь, что он читает, ма», – озорно перебивает её Голди, меня разбирает смех, но я сдерживаюсь. Мистер Розенблюм не наполняет мою канистру, и я вынуждена стоять и слушать, как меня превозносят.

«Не понимаю? Конечно, я не понимаю. Как я могу понять? Меня не отправляли учиться в школу. Конечно, я не понимаю. Но то, что ты не понимаешь, Голди – это позор. Если бы ты этого захотела и так же усердно училась, как Мэри Антин, ты бы тоже пользовалась уважением, пошла бы в среднюю школу и стала бы кем-то».

«Ты отправишь меня в среднюю школу, па?» – спрашивает Голди, ища подтверждения обещаниям своей матери. «Ты уверен?»

«Так же, как и в том, что я еврей», – незамедлительно отвечает мистер Розенблюм, его взгляд полон надежды. «Только докажи, что ты достойна этого, Голди, и я буду держать тебя в школе до тех пор, пока ты не добьёшься чего-то. В Америке каждый может чего-то добиться, если сам этого захочет. Я бы отправил тебя учиться и после окончания средней школы – ты даже могла бы стать учительницей. Почему бы и нет? В Америке всё возможно. Но ты должна много работать, Голди, как Мэри Антин – прилежно учиться, захотеть этого».

«О, я знаю это, па!» – восклицает Голди, её сиюминутный энтузиазм угас при мысли о долгих уроках, затянувшихся до бесконечности. Голди была неугомонной девчонкой, которая не могла долго сидеть над своей книгой по географии. Она вывернулась из рук матери и бросилась к двери, подбросив при этом камешки и поймав их все до единого тыльной стороной ладони. «Ненавижу длинные уроки», – сказала она, – «когда я закончу гимназию в следующем году, я буду работать в большом магазине Джордан-Марш*, получать три доллара в неделю и весело проводить время с девчонками. Всё равно я не могу писать для газеты. Беки! Беки Хурвич! Куда это ты? Подожди минутку, я с тобой». И она ушла, а её амбициозным родителям оставалось лишь разочарованно качать головами из-за её легкомысленности.

Мистер Розенблюм дал мне масло. Если бы у него имелись в наличии почтовые марки, он дал бы мне всё, что нужно, и гордился бы тем, что помогает мне вести важную переписку. Он был бедным человеком, у него была большая семья и много клиентов, которые платили так же нерегулярно, как и мы. Конечно, он рисковал разориться, но он не ругался – не на нас, во всяком случае. Потому что он понимал. Он сам был евреем-иммигрантом того типа, который ценит образование и придаёт большое значение раскрытию потенциала ребёнка. На месте моего отца он поступал бы именно так, как мой отец: занимал, просил, обходился малым, залезал в долги – всё, чтобы позволить многообещающему ребенку раскрыть свой потенциал. Вот для чего была нужна Америка. Это была страна возможностей, но возможностями нужно было уметь воспользоваться, ухватиться и держаться за них, выжать из них всё до последней капли. Оставить в школе ребёнка трудоспособного возраста – значит инвестировать в убогое настоящее ради изобильного будущего. Если в семье из двенадцати детей есть хоть один ребёнок, подающий надежды на интеллектуальную карьеру, то остальные одиннадцать, и отец, и мать, и соседи должны делать всё возможное ради благополучия этого единственного ребенка, и кормить, и одевать, и подбадривать его, и в конце концов они будут вознаграждены тем, что услышат, как его имя упоминают вместе с именами великих.

Поэтому бедный бакалейщик помогал мне оставаться в школе в течение многих лет. И это пример одной из тех вещей, которые делают на Харрисон-авеню люди, выбрасывающие мусор из своих окон. Пусть городские власти делают вывод.

Конечно, это никудышная экономика. Если бы у меня был сын, который хотел бы заняться бакалейным бизнесом, я бы позаботилась о том, чтобы он хорошо разбирался в том, как правильно вести бухгалтерский учёт и был благоразумен. Но я не смогу не рассказать ему историю бакалейщика с Харрисон-авеню в надежде, что он поймёт её мораль.

Мистер Розенблюм и сам бы удивился, узнав, что кто-то извлекает мораль из того, как он ведёт дела в своём маленьком магазинчике, и всё же именно благодаря таким людям, как он, я узнаю истинную ценность вещей. Бакалейщик взвесил мне четверть фунта масла, а когда весы выровнялись, добавил ещё кусочек. «На!*» – сказал он, улыбаясь за прилавком, – «ты ведь сможешь дотащить такую тяжесть за угол!» Очевидно, он хотел мне этим продемонстрировать, что если у меня и нет так много домов, как у соседа, это не значит, что я не могу развить столько же добродетелей. Если я стыдливо напоминала о невыплаченном остатке, мистер Розенблюм отвечал: «Думаю, ты пока не планируешь сбежать из Бостона. Ты ведь ещё не все книги в библиотеках перечитала, не так ли?» Таким образом бакалейщик напомнил мне о том, что есть более важные вещи, чем обычная респектабельность. Он будто говорил, что мир принадлежит тем, кто может извлечь из него максимальную пользу, и я обнаружила, что мне хватает смелости проверить эту философию.