Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

На обратном пути домой девочка-философ как следует обвязала запястье своим платком. Эксперимент закончился, хотя результат не был ясен. Господь не наказал её, но Его безразличие ничего не доказывало. Либо это действие не было грехом, и все её наставники были обманщиками, либо это и вправду был грех в глазах Божьих, но Он воздержался от суровой кары, исходя из собственных возвышенных соображений. Ей не удалось провести поисковый эксперимент*. Она была горько разочарована, и, возможно, её наказание заключалось в том, что Бог отказался дать ей ответ. Она не намеревалась грешить ради греха, поэтому, всё ещё сомневаясь, она обернула свой платок вокруг запястья. Её взгляд был пристальнее, чем когда-либо, – она была ребёнком с большими глазами, – но лишь это выдавало то, что её сознание внезапно расширилось, а самосознание укрепилось.

Вернувшись домой, она с любопытством стала рассматривать свою мать и бабушку, которые дремали на своих стульях. Они выглядели по-другому. Когда они проснулись, потянулись и поправили парик и шляпу, они выглядели очень странно. Когда она пошла за Библией для бабушки и случайно уронила её, она поцеловала её в искупление, как и надлежало воспитанному ребёнку.

Интересно, какой ярлык навесил бы на этого поющего псалмы ребёнка исследователь её разума? Назвал бы он её еврейкой? Она была слишком юна, чтобы называть её отступницей. Возможно, от неё просто отмахнулись бы, как от маленькой обманщицы, и мне следует смириться с этой классификацией, хоть и слегка видоизменённой. Я должна отметить, что девочка была жалкой и запутавшейся маленькой обманщицей.

Возвращаясь к честному повествованию от первого лица, я действительно была в некотором роде обманщицей. Дни, когда я верила всему, что мне говорили, закончились вскоре после того, как у меня прорезались зубы. Я рано начала задаваться вопросом, действительно ли огонь горячий, царапается ли кошка. Через некоторое время, как мы могли убедиться, я поставила под сомнение Бога. В те дни моя вера зависела от моего настроения. Я могла верить во всё, во что хотела верить. Я действительно верила, независимо от настроения, что есть Бог, который сотворил мир каким-то необъяснимым образом, и который знает обо мне и моих поступках, ибо вокруг меня был мир, и кто-то же должен был его сотворить. Вполне вероятно, что существо, которое было достаточно могущественным, чтобы сделать такую работу, могло постоянно следить за моими действиями и при этом оставаться для меня невидимым. Оставался вопрос – что Он думал о моём поведении? Был ли Он действительно зол, когда я нарушила Шаббат, и радовался ли, когда я постилась в Йом-Кипур? Моя вера в отношении этих вопросов пошатнулась. Когда я крутила жертвенную курицу над головой[5] в канун Йом-Кипура, повторяя: «Да будет это моим искуплением…» и т. д., я свято верила, что договариваюсь со Всемогущим о прощении, и моё подношение Ему интересно. Но на следующий день, когда пост закончился, и я могла вдоволь наесться курицы, я совершенно ясно осознавала, что Бог не мог быть участником столь глупой сделки, в которой Он не получал ничего, кроме слов, в то время как я получала и пир, и прощение. Пожертвование денег бедным казалось мне более надежной страховкой от проклятия. Обеспеченные благочестивые люди жертвовали в пользу бедняков как жертвенное животное, так и деньги, жертвовать только деньги считалось признаком бедности. Даже худой петух, убитый, зажаренный и поданный к собственному столу истово верующего по окончании поста, считался более достойным жертвоприношением, чем грош, отданный на благотворительность. Все это было настолько нелогично, что подорвало мою веру в несущественные положения доктрины, и касательно этих положений я вполне могла верить сегодня в одно, а завтра – в другое.

Я верила в то, что у нас, евреев, есть Бог, могущественный и мудрый, так же твёрдо, как я верила в то, что Бог моих соседей-христиан слаб, жесток и глуп. Я считала, что божество гоев – всего лишь игрушка, которую наряжают в безвкусные одеяния и выносят во время процессий. Я видела это достаточно часто и с презрением отворачивалась. В то время как Бог Авраама*, Исаака* и Иакова* – мой Бог – требовал от меня честности и доброты, бог Ванки повелевал ему бить меня и плевать на меня всякий раз, когда он заставал меня одну. И каким же глупым должно быть божество, которое научило слабоумных гоев, что мы пьём кровь убитого младенца на нашем празднике Песах! Даже я, будучи всего лишь ребёнком, знала больше. И поэтому я ненавидела, и боялась, и избегала большой белой церкви на Плаце, мне был отвратителен каждый знак и символ того чудовищного бога, который находился там и ненавидел лично меня, когда в нашей игре в христианские похороны, я представляла себя телом, над которым несут ужасный крест.